— К примеру, что я обычно пью.
— Да зачем кому-то спрашивать такое? Хотя постой… Был тут на днях один твой старый приятель.
— И что?
— Посидел, выпил парочку. Расплачивался за выпивку сразу, как принесут, от сдачи отмахивался. «Все нормально, оставьте себе». Ну, сам знаешь, встречаются такие типы, ну и когда подаешь ему вторую, наливаешь до краев.
— Само собой.
— Та же история во второй раз. «Спасибо, все нормально, можешь оставить себе». А потом вдруг и говорит: славное здесь местечко, его старый приятель обычно сюда приходил.
— И упомянул мое имя?
Люсиан кивнул. К этому времени он уже закончил готовить «Кровавую Мэри» и воткнул в бокал соломинку. Я думал, это для посетителя, но тут вдруг он сам отпил глоток.
— Долгая выдалась ночка, — пояснил Люсиан. — Надо же как-то подзавестись.
— Ясное дело.
Он отпил еще глоток.
— Вообще-то у меня сложилось впечатление, что он коп. И что вы работали вместе.
— Он коп?
— Ну, или был копом, так я подумал.
— Но имени своего не называл?
— Нет. Да и мое тоже не спрашивал. Нет, так далеко мы с ним не заходили.
— А как он выглядел?
Бармен нахмурился:
— Знаешь, я не слишком присматривался. Так, средних лет, не толстый, но и не худой. Середнячок. Пил виски, это я точно помню, и вроде бы «Джонни Ред». Но вот насчет последнего не могу поклясться.
— И расспрашивал обо мне.
— Ну да, давно ли я тебя видел, захаживаешь ли ты сюда после того, как бросил пить. И еще сказал, что ты всегда предпочитал виски.
— Стало быть, это он помнил.
— Но никак не мог вспомнить, — добавил Люсиан, — какой твой любимый виски.
— Ага. И что же ты ему сказал?
— Что у тебя скорее всего нет любимого сорта. Но он не отставал, ждал ответа. «Допустим, особый случай, — сказал он. — Какой именно виски ты бы тогда заказал?» Точно он знал, но просто хотел освежить в памяти.
— И что же ты ответил?
— Не припоминаю, чтобы когда-то наливал тебе любимый виски, — ответил он. — Да и какая разница, что ты там предпочитал пить, если теперь завязал? Но он все настаивал на ответе, этот мистер по имени У-Меня-Для-Вас-Что-то-Есть. И тут я вспомнил один разговор в баре, когда какой-то клиент рассуждал, какой самый лучший в мире алкоголь. И я подумал, что, может, «Тёрки», а может, и «Ивен Уильямс». И тогда ты назвал какой-то другой виски и сказал, что он ничем не хуже этих двух. Помнишь?
Я покачал головой.
— Да и ни к чему тебе помнить. Давно это было. Но почему-то застряло у меня в памяти. И через пару дней я решил попробовать сам и понял, что ты был прав. Ну, догадайся, что за марка?
— Сам скажи.
Вместо ответа он протянул руку и достал с верхней полки бутылку. «Мейкерс Марк». Секунду-другую, не больше, колебался, держал ее в руке. Потом поставил обратно на полку.
— Ну и я сказал ему, — пробормотал бармен. — А ты вообще знаешь этого парня, а, Мэтт?
— Была одна догадка… — ответил я. — Но под твое описание никак не подходит.
— Да, я по части описаний не мастак. Вспомнил! Он был в очках. Уж не знаю, поможет ли. А это ничего, что я ему сказал?
— Да ерунда.
Он не решался, потом все же выдал:
— А знаешь, занятно получилось. Когда держал ту бутылку в руке, возникло ощущение, что сейчас ты попросишь меня налить.
— Вот как?
— Ну, так, всего на секунду. Ты сколько уже не пьешь?
— Примерно год.
— Серьезно? Так долго?
— Ладно. Если честно, сегодня исполняется ровно год.
— Ни фига себе! Черт, знаешь, что я чуть не ляпнул? Это надо отметить, выпить по маленькой. Но, наверное, все же не надо, я прав?
Я пошел на дневное собрание в Фаэрсайд. Получил свою долю аплодисментов и поздравлений в самом начале, когда объявил, что вот уже ровно год как не пью.
Потом сидел, пил кофе и слушал очередную историю какого-то алкоголика и вдруг вспомнил, когда Люсиан размахивал у меня перед носом бутылкой виски с продолговатым горлышком.
«Да какого черта, — произнес тоненький голосок у меня в голове. — Давай-ка попробуем, так ли он хорош на вкус, как мне помнится».
Когда мы с ним встречались в «Менестреле» первый раз, я пришел туда раньше и, чтобы скрасить ожидание, поставил пластинку с композицией Джона Маккормака [56] — балладу о менестреле. На этот раз я решил прослушать обратную сторону той же пластинки.
Как летняя роза свежа и прекрасна,
Прельстительный облик достойный любви.
Но в сердце запал мне столь чистый и ясный
Взор твой, о Мэри, Роза Трали…
Редмонд появился на финальном куплете. Остановился у бара, взял выпивку, потом подошел ко мне и уселся за столик. И хранил почтительное молчание, пока пластинка не кончилась.
— Потрясающий голос, — заметил он. — Давно он умер, случайно, не знаете?
— Понятия не имею, — ответил я.
— Знаю, он приезжал в Америку задолго до того, как я его впервые услышал. Моя мама хранила все его пластинки. Целую кучу пластинок. Кажется, семьдесят восемь. Так и вижу, как они выстроились на полке в ряд в нашей гостиной. Только не спрашивайте, что сталось с ними потом. Но он все еще здесь, с нами, его голос доносится из проигрывателя, и голос этот по-прежнему чистый и звонкий, как колокольчик, несмотря на то, сколько лет прошло.
Он поставил свой стакан на стол. Передо мной стоял бокал с кока-колой, и мне не слишком хотелось ее пить.
— Ну, что вам удалось нарыть? — спросил Редмонд.
— Потрясающий документ, — пробормотал он.
Редмонд свернул листки с признанием Джека в трубочку, постучал ею о край своего опустевшего стакана. Он прочел все дважды, потом мы поговорили, потом он снова перечитал написанное Джеком.
— Думаю, нам удастся установить, что написал все это именно он. Должны где-то быть образчики его почерка для сравнения. Нет, разумеется, всегда найдется какой-нибудь эксперт, свидетель защиты, который будет клясться и божиться, что это не его почерк, на том основании, что в прописной заглавной букве «Д» имеются маленькие такие завитки. А поскольку вы раздобыли этот документ не совсем законным способом, в суде его могут и не принять за вещдок. Вы нашли это у него в комнате?