Подхватив баул, Карагодин выскочил на улицу. Она была пустынна. Можно было ехать.
По дороге в центр города он притормозил у первого попавшегося пруда и зашвырнул баул как можно дальше от берега. Глядя, как он исчезает под водой, пуская пузыри, подумал, что опять пришла ему пора начинать новую жизнь. Он глубоко вздохнул, и в это мгновение за его спиной раздался шум мотора. Карагодин обернулся. В нескольких шагах от него стоял скутер. Оба седока были в черных шлемах. Человек, сидевший за спиной водителя, поднял помповое ружье, лежавшее у него на коленях, и дважды выстрелил. «Ну вот, боец Карагодин, ты и отстрелялся!» — только и успел подумать он и рухнул как подкошенный.
Через два месяца при рассмотрении очередной входящей корреспонденции Ольгин обратил внимание на международное следственное поручение поступившее от французских коллег. В нем сообщалось, что в одном из парижских районов обнаружено тело застреленного двумя выстрелами мужчины, в кармане у него нашли просроченное удостоверение на имя капитана спецназа ГУИН Министерства внутренних дел Российской Федерации Виталия Петровича Карагодина… По данному факту прокуратурой возбуждено и в настоящее время расследуется уголовное дело. Французы просили оказать содействие в установлении личности погибшего. Выяснить принадлежит ли удостоверение убитому, либо оно попало к нему каким-то образом и проживает ли настоящий капитан Карагодин в России?.. Копия документа прилагалась.
Ольгин открыл удостоверение и долго смотрел на молодое, еще безбородое лицо Карагодина. В те времена, когда делался снимок, разве мог он представить, что готовит ему судьба? «Вот и еще один русский воин, — подумал Ольгин, — сгинул в чужих краях, не найдя счастья на родной земле…»
2008
— Алексей Георгиевич, звонили с проходной — там какой-то Коваленко просится к вам на прием. Говорит, что вы его знаете… Помощник Генерального прокурора Ольгин, моложавый мужчина лет сорока в модных слегка затемненных очках в большой оправе, оторвался от кипы бумаг и недовольно посмотрел на заглянувшую в дверь секретаршу:
— Коваленко? А это еще кто?
Секретарша пожала плечами.
— Не знаю. Сказать, что вы заняты?
— Как видите не гуляю… Но спросите, по какому вопросу, — рассеянно сказал Ольгин и снова уткнулся в бумаги.
Он уже второй день дорабатывал материалы для Генерального, которому предстояло выступать на пленуме ЦК партии с информацией о перестройке в работе органов прокуратуры в условиях все расширяющейся гласности. Генеральный нервничал, пытался вложить в строго регламентируемое по времени сообщение массу информации, а это не очень-то удавалось. Его можно было понять — этот самый процесс расширения и углубления, который, как выражался сам недавно избранный президентом Горбачев, «пошел» и набрал такую силу, что в прессе, на телевидении и митингах, везде, где только можно было, стали открыто костить правоохранительные органы. Серьезно доставалось и прокуратуре. А тем временем уже тянулись через границу караваны с гуманитарной помощью из-за рубежа, к которой в обнищавшей до потери гордости стране не знали, как относиться. Иногда под видом подарков присылали и просроченные лекарства, продукты. Однажды даже обнаружилось, что на адрес сумасшедшего дома в одном из городов России из Германии прислали теплую одежду — зимнюю форму армии уже бывшей ГДР. Именно на адрес сумасшедшего дома. Чтобы душевнобольные люди вырядились как на потеху. Издевательство, конечно, открытое, но ведь сами себя до такого состояния довели.
Секретарша молча кивнула, потом вдруг добавила:
— Он коллекционер…
— Кто?
— Этот Коваленко из Ленинграда.
Ольгин потер лоб, что-то вспомнив.
— Ну так бы сразу и сказали… Пусть пропустят.
Секретарша несколько удивленно посмотрела на него, а потом молча закрыла дверь.
Ольгин отодвинул кипу документов, присланных со всех концов страны, из которых можно было сделать лишь один вывод: власть теряет авторитет, произвол набирает обороты. А ведь еще год назад, когда он только столкнулся с делом этого самого ленинградского коллекционера, подобные мысли его еще не посещали, потому что преступность снижалась и оставались надежды, что все еще выправится, люди поймут, что можно, а чего нельзя, и страна пойдет на подъем.
О судьбе Коваленко ему тогда поведал напросившийся на прием главный редактор юридического журнала «Человек и закон». Он рассказал, что некий потомственный коллекционер, человек порядочный, ни в чем дурном ранее не замешанный, вдруг очутился в центре странных, даже загадочных событий. В результате оказался в тюрьме. Провел там больше года, находясь под следствием. Перенес два инфаркта. Коллекции его экспонировались на многих международных выставках. Кстати, во время одной из них гражданин США Митчел изъявил желание купить одну лишь коллекцию из янтаря за полтора миллиона долларов. Коваленко тогда от этого предложения отказался, сказав, что не считает возможным торговать национальным достоянием…
Прошли два суда. Первый вернул дело на доследование. Второй назначил наказание в виде исправительных работ сроком на 2 года с удержанием 20 процентов заработка в доход государства. Такой приговор — наказание мягче даже минимального по статье о спекуляции в крупных размерах, к тому же не связанное с лишением свободы, то есть ниже низшего предела, — сразу наводило на мысль, что и прокурор, и судьи сами в глубине души не верили в виновность коллекционера…
А потом главред еще и намекнул, что дело это, похоже, связано с мафией, которая имеет своих людей в правоохранительных органах, они вели себя в деле Коваленко весьма сомнительным образом. Да и вообще темные истории, связанные с собирателями ценных коллекций в «колыбели революции», как тогда любили называть Ленинград, происходят регулярно.
Нельзя сказать, что Ольгин не был поражен рассказом журналиста, он и сам мог рассказать ему немало историй из жизни коллекционеров, этих весьма специфических представителей советского общества. Например, о внезапной кончине коллекционера Душевина, о попытке его жены скрыться в больнице от преследований со стороны каких-то темных личностей и ее загадочной смерти там спустя неделю после ухода мужа, о таинственном исчезновении завещаний коллекционера, о взломе квартиры работниками милиции совместно с сотрудниками одного музея и составленных ими описях, в десятки раз занижающих реальное количество предметов миниатюрной живописи, картин, медалей… Коллекция, в общем, была попросту разграблена в присутствии каких-то странных понятых.
А нашумевшая смерть отставного полковника, известного одесского коллекционера — почти столетнего человека? Под видом санитаров «Скорой помощи» к нему в квартиру проникли какие-то мерзавцы, вынесли все картины, а полковника-фронтовика оставили на полу с кляпом во рту… Сердце старика, собиравшего картины всю жизнь, естественно, не выдержало.