— Не зна-а-ю, — нахальная улыбка приклеилась к моему лицу. — Я женщина дорогая, я много о чем могу мечтать. Кроме того, я много хочу знать.
— Многие знания таят многие печали, — поморщился он. — Зачем вам это надо?
— Некоторые особенности моего характера, увы, ничего не могу с собой поделать! Хочу знать подробности этой истории. — Мельников, где ты?!
Толя снова принял рассеянный вид и стал разглядывать свои ногти. На руке блеснули большие, похоже золотые, часы. Незаметно я посмотрела на стрелки — боже, и пятнадцати минут не прошло! Это же еще минут десять его ждать, как минимум! Андрей, поторопись!
— Мне интересна вся эта история. С самого начала, с момента заказа.
— Ага, с фамилиями, кличками и адресами, — неожиданно подал голос Толя.
— Да уж вы, Танечка, палку-то не перегибайте, — поддержал его шеф. — Кое-что я, конечно, могу вам рассказать… Например, про покойного Леонтьева. Хотите знать, как его заставили статуэтку украсть?
— А его все-таки пришлось заставлять? — уточнила я. — И почему именно его?
— Наиболее подходящим кандидатом оказался. Я ведь на открытии выставки не только «Талию» разглядывал, но и к сотрудникам присматривался. Зачем самому куда-то лезть, когда все можно сделать руками людей, имеющих доступ к необходимому тебе предмету. А этот Леонтьев, Петечка, нервный тип, с неустойчивой психикой, поддающийся шантажу и легко ломающийся при определенном давлении.
— Так что же вы с ним делали, шантажировали или ломали? — не слишком любезно спросила я.
— И того и другого понемножку. Вы знаете, Танечка, эту часть работы проделал Толя, и проделал, надо признать, виртуозно.
Я невольно взглянула на виртуоза. Он выглядел мрачно и, похоже, вполне обошелся бы без публичных похвал его способностям к шантажу и принуждению. Руки он теперь держал в карманах.
— Все было просто и гениально. Вы в курсе, что после открытия выставки состоялся небольшой банкет? — Я кивнула, и Валентин Николаевич продолжил: — Естественно, человек слаб и на подобном мероприятии хоть символические сто грамм, но выпьет. А среди определенной категории людей практикуется своеобразный автомобильный рэкет. Знаете, аккуратно подставить свою машину под удар машины выбранной жертвы, а потом потребовать возмещения убытков. Машина Леонтьева стояла на стоянке для сотрудников, так что Толя просто подождал, когда он поедет домой. Был, правда, неприятный момент, когда выяснилось, что он не один, а со своей дамой, с Алиной, прекрасная художница, кстати, вы не находите?
— Нахожу, — сухо сказала я. — Итак, вам повезло, Петечка не остался у Алины, а поехал домой. Подставить «Мерседес» под удар было делом техники. Из помятого «Мерседеса» вылезает агрессивный водитель, а Петечка еще и выпил… Перепугался он, наверное, до родимчика!
— Он вообще склонен к паникерству, — не менее сухо заметил Валентин Николаевич. — Конечно, Толе пришлось приложить некоторые усилия, прежде чем он сумел убедить Леонтьева, что передача нам «Талии» будет оптимальным решением всех проблем. Знаете эти пионерские предрассудки — чужое брать нехорошо, я не умею воровать! Но он справился. Знаете, Таня, наш Толя умеет быть очень убедительным!
— Представляю. У меня такое ощущение, — я снова погладила шишку на голове, — что меня этот ваш Толя тоже пробовал убедить. В подъезде, когда я от Масловой выходила.
— Представления не имею, о чем вы говорите. — Он старательно округлил глаза. А этот гад Толя даже притворяться не стал, только ухмыльнулся.
— Разумеется. Значит, Петечку Толя убедил. А когда на следующий день я явилась в галерею, склонный к паникерству Петечка стал требовать «Талию» обратно и пугать милицией, не так ли? И нашему Толе пришлось поехать и убедить его окончательно. Я видела тело.
— Правда? Как это было неприятно, наверное… Но вы же понимаете, что мы представления не имеем, о чем вы говорите… Танечка, по-моему, я проявил достаточно доброй воли, предложил существенную сумму и удовлетворил ваше любопытство по поводу кражи. Не пора ли вам сделать какие-нибудь встречные ходы? Вы согласны на десять процентов или хотите поторговаться?
— Хочу поторговаться, — вздохнула я. — Я стою гораздо больше десяти процентов.
— Жадность фраера сгубила, — угрожающе проворчал Толя. Я старалась не смотреть на него.
— Та-а-нечка! Куда уж больше?! Вы ведь сами сказали, что ваше появление здесь — это дело случая. За простое везение получить пятьдесят тысяч — и вам еще мало? В конце концов, это не Монте-Карло!
— Мало. Мне нужна явка с повинной. Пишите чистосердечное признание, а я пока позвоню в милицию.
— Фи, — брезгливо сказал Валентин Николаевич. — Фи. Такая милая, такая смышленая девушка… Я был о вас лучшего мнения, Танечка. Оказывается, вы просто дура. Вы же не можете не понимать, что теперь вам придется исчезнуть.
Толя ничего не говорил. Одно плавное движение, и в руке его появился пистолет. И направлен он был прямо на меня. И рука не дрожала. Действительно, все было чертовски убедительно. Я почувствовала себя довольно глупо. Если Мельников опоздает…
— А почему вы, собственно, думаете, что я могу исчезнуть просто так? — спросила я с нахальством храброго зайца. Надеюсь, что голос не слишком сильно дрожал. — Мои друзья знают, что я здесь. И, может, сейчас к дому подъезжает милиция?
— Как это пошло — пугать людей. — Валентин Николаевич потерял ко мне всякий интерес. — Вы еще скажите: «Ой, кто это у вас за спиной стоит!» Нет, зря вы занялись этой работой, сыщик из вас, Танечка, никудышный.
Он встал с кресла, подошел к горке, повозился с каким-то ящичком и вернулся ко мне, держа в руках наручники. Новенькие блестящие наручники. Вот так, у меня, сыщика, наручников нет, не положено. А у него, искусствоведа, — есть.
Наручники эти настолько не соответствовали обстановке комнаты: плюшу, абажуру, слоникам, что я онемела.
— Руки, — жестко приказал он.
Что я могу сказать? Если бы я была Никита, я бы сейчас с воплем ударила его одной ногой в пах, другой ногой перевернула бы стол прямо на Толю, сделала бы сальто, отобрала у него пистолет и, тряхнув челкой, небрежно сказала бы им, корчащимся на полу… Что там она говорит в таких случаях? Я вздохнула, обматерила про себя Мельникова и протянула руки.
— Толя, ты мне здесь не пачкай, — заботливо сказал Валентин Николаевич. — Ты ее куда-нибудь за город увези, на свежий воздух, в лесочек или на свалку.
— Ладно. — Толе было все равно.
— А мое мнение вас уже не интересует?
— Храбритесь, Танечка? Нет, больше не интересует. — Снова аккуратно завернув «Талию» во фланель, он положил ее в коробку и убрал на комод. — Поймите, мне в тюрьму никак нельзя. Я ведь говорил, что комфорт люблю, а там ничего этого, — он показал на свое удивительное кресло-качалку, — нет, я проверял. Не надо вам было соваться в мужские игры, целее были бы. А теперь, как мне…