— Начали, — подал знак Шувалов.
Задорин включил управление. Стол, на котором лежал ученый, въехал внутрь круглой арки в форме огромного бублика. По пути Антон поймал на себе обеспокоенный взгляд Репиной.
— Не жалей меня. Иначе придется повторить эксперимент, — предупредил он и ободряюще улыбнулся.
Когда голова ученого оказалась внутри бублика, Елена хирургическими щипцами ухватила кожу на плече Антона. Ее веки закрылись, а рука крепко сжала инструмент и с силой крутила его, чтобы причинить добровольному пациенту максимальную боль. Шувалов терпел стойко. Из-под опущенных женских ресниц выступили светлые слезинки. Кроме этих маленьких капель, эксперимент протекал строго по плану. Радиоактивный препарат, проникший в мозг, выделял излучение. Десятки датчиков, расположенных внутри «бублика», равнодушно фиксировали высвобождаемую энергию.
Сергей Задорин сидел за компьютером и наблюдал, как на экране светлыми участками выделяются интенсивно работающие клетки мозга, ответственные за боль. Чем ярче они вспыхивали, тем большие муки испытывал Шувалов. Подобную картину Сергей видел и ранее, когда они исследовали реакцию мозга Шувалова на креативность, речь, эмоции, мышечные движения, внимание и память. Утомление и невротическую депрессию доктор наук Шувалов запланировал на заключительные эксперименты. Он умел оптимизировать свою работу. К завтрашней ночи утомление и депрессия будут естественным состоянием его измотанного организма.
Промозглый моросящий дождь прекратился только под вечер. Антон, не смотря на вежливое сопротивление отца, стал собирать его на прогулку. Ему редко удавалось вывезти отца на свежий воздух, хотя он и обещал ему помогать.
— Хватит сидеть в четырех стенах. — Шувалов толкнул тяжелую дверь подъезда и спустил коляску с отцом-инвалидом по металлическим швеллерам. — Пока я живу с вами, будем гулять.
— Да я и сам могу, — храбрился Виктор Александрович, активно помогая направлять колеса.
«Если бы так», — горько подумал Антон, припоминая многочисленные ступеньки и бордюры, которые почти не замечают пешеходы, но для человека в инвалидном кресле они сродни Эльбрусу и Монблану.
Он преодолел несколько подобных препятствий и выкатил коляску на асфальтовую дорожку небольшого сквера. Тонкие колеса шуршали по мелким лужам, мертвые листья налипали и неохотно отваливались с резиновых ободков.
— Антон, всё хочу спросить… ты к нам надолго?
— Что? — Шувалов отвлекся от сложных мыслей. Каждую свободную минуту он возвращался к тем результатам, которые получил на томографе.
— Я спрашиваю: когда ты в семью вернешься?
— Надоел вам с мамой? Загостился?
— Не дури. Я же вижу, что у тебя дома неладно. Из-за чего с Ольгой повздорил?
— По глупости.
— Так извинись.
— Даже не спрашиваешь, кто виноват?
— Это без разницы. Мужчина первый должен просить прощения.
— Я пробовал.
— Значит, плохо пробовал! Ольга женщина умная, и хорошая. Она поймет.
— Если бы. — Антон вспомнил, как застал в квартире Бориса Вербицкого, и как жена намеренно хвалила его.
— Ради Сашки ты должен вернуться. Это приказ!
Командный тон отца невольно напомнил Антону разговор с Борисом о генерале Павлове. Он решил сменить тему разговора.
— Бать, ты Павлова знаешь?
— Какого еще Павлова. Который собак мучил?
— Я про генерала говорю. Он тоже на Северном Кавказе воевал.
— Владимира Петровича? Как же мне его не знать. Я служил под командованием Павлова.
— Он в коме после теракта. Уже несколько лет.
— Знаю. Читал. А что ты о нем спрашиваешь?
— Врачи не могут его из комы вывести. Просят ученых.
— Тебя, что ли?
— Почему сразу меня?
— Ты же мозгами занимаешься. Доктором наук стал.
— Меня тоже спрашивали, — сознался Антон.
— Ну и что? Когда будешь генерала на ноги ставить?
— Это сложно, батя.
— Но ведь можно?
Антон помолчал. Как пытливый ученый он задумывался над этой проблемой и даже определился с направлением поиска.
— Варианты есть. Но вероятность успеха мала, — неуверенно произнес он.
— А ну постой! Встань передо мной, чтобы я тебя видел.
Шувалов зафиксировал коляску, сделал несколько шагов вперед. Отец буравил сына колючим взглядом.
— Ты что, отказался помочь генералу Павлову?
— Ну, я… Как бы это сказать…
— А так и говори. Будешь ему помогать или нет?
— Три года в коме — это не шутка. Организм ужал все свои функции до минимума. Вмешиваться в работу мозга очень опасно. Есть риск, что пациент не выживет.
— А сейчас он что — живет? Валяться в коме беспомощным овощем — это, по-твоему, жизнь?! Ты не знаешь генерала! Если бы его спросили: такая жизнь или риск смерти? Он бы выбрал риск. Павлов отчаянный генерал и ничего не боится. Или грудь в крестах, или голова в кустах — вот он какой!
— Я понимаю, но… — Антон развел руки.
— Ты вот что, сынок, не ерунди и плечами не пожимай. Если можешь помочь — помогай. Каков бы ни был риск! Это я тебя прошу. И любой офицер, который с ним служил, скажет так же.
Антон невольно опустил глаза под требовательным взглядом отца. Ему на ботинок спланировал желтенький березовый листочек.
— Да или нет? — настаивал отец.
— Я уже отказался… Так получилось.
Шувалов знал от Елены Репиной, что генерала Павлова на днях перевезли в клиническое отделение при Институте нейронауки, и что Вербицкий страшно нервничает по этому поводу. От него требуют результата, который он не в состоянии дать.
— А ты уверен, что без тебя справятся? — угадал настроение сына отец.
— Не уверен.
— Если бы участвовал ты, то шансы на успех повысятся?
— Да.
— Почему так думаешь?
— Я знаю о жизни и смерти мозга больше, чем остальные.
— Так что же ты колеблешься! Дай мне слово, что поможешь генералу.
— Много проблем. У меня сейчас такое положение…
— Ты дашь слово или нет?
— Хорошо, батя. Попробую.
— Повтори четче!
— Я сделаю это.
Морщины на лбу отставного офицера разгладились.
— Я верю в тебя, Антоха.
— В чем дело?! Что тебе еще надо? — кипятился Борис Вербицкий.