– Ты что, ничего не понял?! – взъярилась Ангелина. – Я русская! Меня увезли обманом, меня ждут дома, я бегом… туда!
Раздался хриплый смешок, и Ангелина с изумлением воззрилась на мадам Жизель, которая так и закатывалась, повиснув на руках озадаченного Гарофано.
– Вырваны зубы, говоришь, да, Анжель? А-ха-ха-ха! Но осталось жало, и оно со смертельным ядом. Имя ему – Моршан.
– Моршан? – переспросила Ангелина. Ее бросило в дрожь. – А что он?
– Он – ничего. Просто он прикончит князя и княгиню Измайловых, лишь только слух о твоем появлении пройдет по Нижнему.
– Ну конечно! Вездесущий Моршан! – усмехнулась Ангелина. – Да его схватят, стоит ему лишь приблизиться к дому.
– Моршан служит в доме твоего деда с той самой минуты, как ты покинула город. Можно сказать, он держит руки на горле князя, и ничто не помешает ему, когда понадобится, сделать свою хватку смертельной! Ведь никто, ни одна душа не знает, кто он такой. Один твой любовник, безумный Меркурий, монах-оборванец, сдох, другой, мерзавец, шпионивший в моем доме, исчез вместе с летательной машиной. Надеюсь, они разбились вдребезги в каком-нибудь дремучем лесу, утонули в болоте, дикие звери пожрали их трупы!
Она затопала ногами, затрясла головой, как припадочная, и Гарофано, ошалевший от такого неистовства, оттолкнул от себя графиню и бросился с проклятьями в гору – вслед за группами обессиленных солдат; сейчас ему хотелось только одного: как можно дальше оказаться от этих баб, одна из которых – сумасшедшая, а другая – русская шпионка. Бедняга де ла Фонтейн… принужден разбираться в их сваре!.. Он, Гарофано, не колеблясь, заслонил бы собою товарища от вражеской пули… от пушечного ядра, в конце концов, но оставаться здесь хоть минуту! Нет уж, слуга покорный!..
Оливье растерянно поглядел вслед приятелю. Надо попросить Гарофано привести лекаря для Анжель, но где его найдешь в такой сумятице? А если и найдешь, разве бросит он раненых, чтобы ухаживать за безумной женщиной?
– Дорогая, – прошептал он, склонившись над Анжель (та сидела на песке) и осторожно трогая кончиками пальцев ее лицо. – Милая, что с тобой?
О господи, да что с нею? Что еще такого ужасного сказала эта злобная старуха? Отчего у Анжель вдруг подогнулись ноги? Да ведь она словно умирает, и руки прижаты к сердцу…
Она прижимала руки к сердцу, прижимала изо всех сил, чтобы заглушить эту внезапную боль, от которой перехватило дыхание. Как странно вернулась к ней память: сначала проснулся разум, и не прежде, чем он освоился со случившимся, пробудилась память сердца… Лучше бы она никогда не пробуждалась! Невыносимо же понять, что она была рядом с Никитою, в его объятиях, а говорила с ним, как с чужим, не понимала и не могла понять его страсти, его ревности, его отчаяния, хотя памятью тела узнавала его и стремилась к нему, единственному на свете. Сколько же ему пришлось перестрадать, когда он узнал, что невеста сбежала с другим! А потом вдруг увидел ее среди похотливых, грубых солдат, вдобавок – неузнаваемую, неузнающую… И снова, снова череда мучительных картин: его руки, охватившие ее грудь, призрачно колышутся сквозь темную толщу воды, его дыхание опаляет шею… вот он бросается к ней, вырвавшись от Варвары… вот ревниво стискивает свои твердые губы – и целует черные волосы Варвары, и закрываются серые дерзкие глаза, а простреленное тело безвольно сползает по стволу яблони. И вдруг ожило, затрепетало, забилось ее сердце – вопреки всему, забилось с надеждой и мольбой – он не мог умереть. Он был еще жив, когда Ангелине пришлось оставить его. И непослушными, дрожащими губами она взмолилась, не сознавая, что наконец-то заговорила по-русски:
– Друг ты мой сердечный, жив ли ты? Боже мой, не разлучи меня с единственной в жизни отрадой!
Вот тут-то пошатнулся и Оливье, до сего момента не веривший во взаимные разоблачения Анжель и старой потаскухи, которая титуловала себя графиней д’Армонти. Но, услышав чужую речь, он понял: та, к которой так рвется его сердце, недостижима для него. Оливье не смущало прежде, что он столь мало знал об Анжель; он втайне мечтал не расставаться с нею более, вернуться вместе с нею под сень домашних богов. Но этот шепот, эти русские слова словно бы воздвигали между ним и его мечтами неодолимую стену, разрушать которую он бросился с безумным мужеством отчаяния.
Мадам Жизель в ужасе вскрикнула, когда прочла в его карих, затуманенных болью глазах свой смертный приговор. Оливье готов был проткнуть ее штыком, задушить голыми руками, застрелить в упор, снести голову саблей! Он желал бы сделать все это враз, а оттого чуть замешкался… и был неприятно поражен, увидев, что глаза мадам Жизель вдруг радостно вспыхнули, а из груди вырвался крик:
– Биро! Господин Биро!
Имя было знакомо Оливье, но каким образом старая ведьма могла знать начальника армейской разведки? Однако какая удача! Сейчас Оливье просто скажет, что задержал русскую шпионку – и сдаст ему графиню, а пока Биро и его недоверчивая команда разберется, что да как, он уведет отсюда Анжель, уговорит ее ехать с ним. Ведь все равно ей нельзя вернуться! Сейчас она в отчаянии, но он исцелит ее душу своей любовью и заботой, ведь лекарство есть от всего, кроме смерти!
Оливье уже сделал шаг навстречу Биро, но остолбенел, увидев, с каким почтением тот взял руку мадам Жизель и поднес к губам.
– Графиня… нет слов, чтобы выразить мой восторг! Уже который день я жду здесь вашего появления. Узнав, что рухнул мост, поспешил сюда в полном отчаянии, уже почти уверенный, что никогда более вас не увижу, что заслуги ваши перед Францией и императором, ваше беспримерное мужество окажутся ненагражденными. О, я бы не решился привезти такую горькую весть в Мальмезон, мадам Жозефине! Какой счастливый случай спас вашу жизнь, дорогая графиня?
– А вот он стоит, этот случай! – Мадам Жизель с усмешкой указала на Оливье, и тот поразился, увидев, как, словно по мановению волшебной палочки, помолодело, оживилось ее лицо, как расправились плечи, изменились манеры. Какая там старуха!.. Перед ним стояла светская дама едва под пятьдесят, и она была красавица, несмотря на свои годы!
– Я видела императора на русском берегу, но там открыть мое инкогнито было бы еще неразумно. Я решила положиться на судьбу, однако, когда мост обвалился… – Она содрогнулась, и Биро, сорвав с плеч свою роскошную шубу, накинул ее на плечи мадам Жизель.
– Господи Иисусе! Вам надо немедленно обсохнуть, переодеться!
– Момент! – остановила его графиня. – Сначала я должна отдать кое-какие долги.
– Как прикажете, – кивнул Биро. – Ваше имя? – спросил он, благосклонно поглядывая на ошарашенного де ла Фонтейна.