Однако если женщины не прекратят гнаться за удобством все двадцать четыре часа в сутки двенадцать месяцев в году, они могут в конечном счете обнаружить, что безвозвратно сделались рабынями толстой резиновой подошвы и нейлона от головы до пят, a также пищи быстрого приготовления, организованных туристических поездок, полного функционального единообразия, – одним словом, всего, чmo сводит, на нет само понятие индивидуальности. Как только удобство начинает становиться вещью в себе, оно превращается во врага номер один для элегантности.
Пятница, семь пятнадцать утра. Я собираюсь на работу. В душе по-прежнему мечтая быть актрисой, я зарабатываю деньги совсем другим – продаю билеты в кассе небольшой актерской студии на Чаринг-Кросс.
Муж еще спит на своей половине нашей широченной кровати, и я одеваюсь в темноте. После разборки в шкафу у меня не осталось почти ничего, что можно было бы выбрать, поэтому я натягиваю джинсовый сарафан и розовую оксфордскую блузу. Сарафан трещит на мне по швам – собственно, поэтому я и не носила его все эти годы. Застегиваю молнию и вытягиваюсь в струнку, словно сдавленная жестким корсетом. Пытаюсь вернуться в свое обычное сутуловатое состояние и чувствую, что почти задыхаюсь. Надеваю темно-коричневые туфли-лодочки, в которых была на собственной свадьбе. После недавней «большой отбраковки» это единственная оставшаяся у меня обувь на высоких каблуках. Пройдясь в них по квартире, я чувствую себя в них эдакой маленькой Мэрилин Монро. Ноги мои уже много лет не знали ничего, кроме дешевеньких спортивных полуботинок и протертых кед, так что сейчас я испытываю очень странное ощущение. Расчесываю волосы на косой пробор, закалываю их сбоку дешевой блестящей заколкой и крашу губы красной помадой. Перед уходом мельком вижу в прихожей в зеркале свое отражение.
Кто эта женщина?
Я уже опаздываю, но поделать ничего не могу – узкий длинный подол на пару с высоченными каблуками жутко мешают при ходьбе. Такое сочетание годится для дефиле по квартире, но никак не для прогулки на длинную дистанцию. Чем быстрее я пытаюсь идти, тем больше становлюсь похожей на заводную куклу. Единственный возможный сейчас способ хоть как-то передвигаться вперед – медленно переваливаться из стороны в сторону. Одним словом, сейчас всем заправляет сарафан – именно от него зависит, когда и в каком виде я приду на работу. Поэтому мне ничего не остается, кроме как ковылять вразвалочку.
И все-таки в этом что-то есть, когда ты медленно, словно прогуливаясь, идешь среди спешащей толпы. Все и вся кажется тебе уже другим. Я вдруг начинаю понимать, что в этой неторопливой походке есть какая-то мощная сила. И это совсем не то, когда ты не уверена в себе, или находишься в подавленном состоянии. Сарафан заставляет меня держаться прямо, придавая осанке величавое достоинство – как если бы мне было абсолютно безразлично, попаду ли я вовремя на работу. У меня такой вид, будто я иду ради собственного удовольствия, а не потому, что мне надо. В море шныряющих туда-сюда прохожих я смотрюсь как величественная ладья.
А еще можно при этом улыбаться. Вот тут-то и начинается все самое интересное. Водители такси притормаживают, даже если для них горит зеленый свет, только для того, чтобы пропустить меня. Полисмены у здания парламента говорят мне: «Доброе утро!» и с почтением касаются рукой шлема. А иностранные туристы с фотокамерами, сбившиеся в кучку перед Биг-Беном, вежливо отступают в сторону – как если бы они оказались посреди огромной гостиной и внезапно обнаружили, что она принадлежит мне.
Да, сейчас именно так оно и есть. Весь мир – это моя гостиная, а я в ней радушная хозяйка, степенно вышагивающая с целью удостовериться, что каждому здесь хорошо.
Я наблюдаю за тем, что происходит вокруг. Это еще одно преимущество медленной ходьбы – есть время оглядеться. Воздух свеж и прохладен, а солнечные лучи источают благожелательность. Дыша полной грудью, вернее, настолько полной, насколько позволяет сарафан, я вдруг испытываю новое незнакомое ощущение.
У меня все в порядке. На самом деле все в порядке.
Когда я не спеша вхожу в театральное фойе, сердце мое бьется радостно, щеки порозовели. Открываю дверь кассы и вдруг обращаю внимание на свою руку: она представляется мне маленькой, нежной и очень милой. На мгновение мне даже не верится, что это моя рука. Но она действительно моя. И она действительно маленькая, нежная и очень милая.
Колин уже ждет меня – ключи от кассы только у меня.
– Ишь ты! Вы только посмотрите на нее! – восклицает он и целует меня в обе щеки.
Я отвечаю ему лукавой улыбкой и говорю:
– Что вы имеете в виду, мистер Райли?
Отпираю дверь кассы и включаю в помещении свет.
– Как это что?! Давай-ка поставим чайник, и ты мне все-все расскажешь.
Случилось нечто удивительное. Меня начали замечать.
Колин – мой лучший друг. Он, правда, об этом не догадывается, но это действительно так. Он вечно упрекает меня в замкнутости и недоступности, но на самом деле он знает обо мне больше, чем мой психотерапевт и муж, вместе взятые. Когда-то он был танцором и исполнял одну из партий в «Кошках», но из-за травмы сухожилия ему навсегда пришлось распрощаться со сценической карьерой. Он и сейчас, если захочет, может выполнить впечатляющий пируэт, но довольствуется тем, что преподает сидячую аэробику бабулькам под семьдесят в оздоровительном центре (это занятие ему ужасно нравится, потому что ученицы все как одна называют его «молодой человек») да еще подрабатывает на полставки вместе со мной в кассе. Нас сближает не только любовь к театру и танцу, но еще и очень схожее католическое воспитание, полученное в детстве, пусть и по разные стороны Атлантического океана.
– Итак, ты у нас сегодня нарядная! Интересно, что это значит? Неужели романчик завела на стороне?
Он разглядывает чайник, исследуя донышко на предмет накипи. Наш офисный чайник очищается от накипи дважды в неделю, а кружки оттираются с содой, когда Колину скучно. Обычно мы пьем кофе – от него якобы не так темнеет зубная эмаль.
– Ну, романчик – это вряд ли, – отвечаю я, включая компьютер.
Он извлекает из рюкзака полиэтиленовый пакет, достает из него две аккуратно обернутые в бумагу пластиковые коробочки с крышечками и ставит их в холодильник.
– Что у нас сегодня на обед, Кол?
Это еще одна слабость Колина – он не в силах устоять против уцененных продуктов питания, срок годности которых еще не прошел, но уже близок к тому. Как правило, его обеды состоят из довольно смелых вкусовых сочетаний, диктуемых содержимым прилавков отдела уцененных товаров «Теско».
– Сегодня у нас ну просто сказочный кусочек запеченной баранины. Правда, срок годности у нее только-только кончился, но пахла она с утра восхитительно. А еще тушеные овощи – картошечка, капустка, перчик. Вид у них не совсем свежий, но это ничего, и такие сойдут.
Колин хороший кулинар, но нужно иметь железный желудок, чтобы обедать у него дома.