Оливер тоже кажется мне теперь другим. В мое отсутствие он заказал себе еще пива и курит, теребя в руках зажигалку.
– Вы выглядите потрясающе. Я рад, что вы все-таки решили снять пальто.
Он улыбается, и я вдруг понимаю, что ему приятно находиться рядом со мной. Тем не менее его следующий вопрос застает меня врасплох.
– Можно мне спросить у вас кое-что?
– Конечно.
– Вы замужем?
Да, вот уж поистине сила тяжести действует сильнее над отелем «Ритц».
– Да. – Я чувствую себя как в воду опущенная. Еще бы – ведь я представлялась молодой одинокой женщиной. – Но мы сейчас разводимся.
Он изучает меня внимательным взглядом.
– Но что же случилось?
– Да ничего не случилось. – Мне совершенно не хочется шагать по этой улице. – Просто не ужились.
Всякая надежда на сексуальную игривость моментально улетучивается. Тяжелое, неловкое облако серьезности опускается на нас.
– И чего же вы хотите от меня? – спрашивает он. И по сей день я с содроганием вспоминаю, что ответила тогда.
Глядя на него, сидящего с сигаретой во рту в уютном кресле в отеле «Ритц», я перебираю в памяти все моменты, когда слонялась по пустому театру в надежде наткнуться на него и думала, что он мечтает о том же.
– Поиграть, – говорю я. Мой ответ звучит убого и жалобно, поэтому я улыбаюсь и пытаюсь как-то оживить его: – Ну, знаете, как ребенок… Просто поиграть, позабавиться.
Оливер смотрит на меня очень серьезно, совсем не как ребенок, вздумавший поиграть.
– Понятно, – говорит он наконец и снова откидывается на спинку кресла.
Я актриса. Меня назначили на роль любовницы, но у режиссера пока нет убежденности.
– Я жил с одной женщиной семь лет, – начинает Оливер.
У меня возникает ощущение, будто я стремительно лечу в пропасть. Вовсе не таким я представляла себе этот разговор все долгие месяцы моей одержимой страсти. Похоже, яркий, романтический, волшебный вечер отменяется. Судя по всему, нас ждет обмен исповедями о своих «бывших». Мы почти поженились.
Он постукивает по столу пачкой «Мальборо».
– Вы не против, если я закурю?
Кивком показываю ему, что не возражаю. В конце концов, он уже и так давно курит.
– Она забеременела, но потеряла ребенка. – Он делает знак официанту. – Хотите еще чего-нибудь выпить?
Я перевожу взгляд на свой почти полный бокал шабли.
– Нет. Спасибо.
– Пожалуйста, еще «Хейнекен», – заказывает Оливер. – И виски с содовой.
Официант кивает и снова исчезает.
– Ее звали Анджела. Она была просто удивительная женщина.
С этого момента все заканчивается. Даже не успев начаться.
Он курит, пьет и рассказывает мне о том, каким совершенством была Анджела, какой она была храброй и благородной. Он показывает мне зажигалку, которую она подарила ему однажды на Рождество, и даже заставляет меня подержать ее в руке, чтобы убедиться, какая она тяжеленькая. Он рассказывает мне о том, как трудно платить сразу за два жилья – за их бывший дом, где она осталась, и за съемную квартиру, куда он переехал. А еще о том, как она критиковала его за пьянство и называла его алкоголиком, хотя сам он считает, что это всего лишь обыкновенная начальная стадия.
Я улыбаюсь и киваю, теребя браслетик на запястье. И среди золоченого великолепия самого прославленного в мире отеля, безупречно одетая, красиво причесанная, стройная и изящная, как никогда, я вдруг наконец понимаю, что не получу того, чего хочу. Я осознаю, что меня не ждет утешение в трепетных, сметающих все на своем пути отношениях с Оливером Вендтом. И даже вид светской дамы не может защитить меня от грубой реальности, откровенно маячащей передо мной. Я ушла от мужа, и возвращаться теперь слишком поздно. Вечером я поеду домой, а завтра наступит безрадостное утро, и ничто на свете не сможет утешить или увлечь меня.
Я одинока. Я жила, страшась именно этого момента, и вот он наступил – такой же холодный и сухой, как надпись, накарябанная в рабочем ежедневнике:
Пятница, 18 марта, 20.21 – Ты понимаешь, что одинока. В самом деле одинока.
Вопрос в том, что произойдет в 20.22.
И возможно, впервые за все время с тех пор, как я положила на Оливера Вендта глаз, я вижу его в истинном свете. У него есть брюшко. Под глазами обширные темные круги. Он курит сигареты одну за одной и без конца заказывает спиртное. Но самое главное – он сидит рядом с прелестной женщиной и рассказывает ей о ком-то там еще, кто бросил его четыре года назад.
Я не могу не улыбнуться.
Пятница, 18 марта, 20.22 – Ты понимаешь, что лучше бросить это. В самом деле, бросить.
Видимо, это как раз и есть то, что принято называть моментом озарения. Моя бабушка любила утешать мою овдовевшую тетю словами: «Лучше быть в одиночестве, чем в худой компании». Меня эта фраза всегда ужасно пугала. Но сегодня она обрела для меня вполне реальный смысл.
Через некоторое время я встаю, протягиваю Оливеру руку и благодарю его за то, что он так любезно согласился встретиться со мной.
– Но я думал… – мямлит он, тоже поднимаясь. – Я думал, что мы действительно поужинаем вместе… узнаем друг друга получше.
– Вы же любите Анджелу, – напоминаю ему я. Он, похоже, искренне потрясен, услышав такое,
– Нет! Вовсе нет! Я вам точно говорю!.. Нет, то есть я, конечно, всегда любил ее и буду любить…
Я перебиваю его:
– Так вот, по такому случаю я хотела бы поужинать одна.
Он стоит передо мной, слегка покачиваясь, и я вдруг понимаю, что он пьян.
– Я совершил ошибку, – говорит он, хлопая глазами. – Я-я… облажался!.. Да?
Я не знаю, что сказать и как поступить. Вид у него жалкий и убогий.
– Вам нужно такси? – спокойно спрашиваю я.
– Да, да! Думаю, это как раз сейчас нужно! – мямлит он, безуспешно нащупывая вокруг себя пальто, которое не принес, и не находя в себе сил посмотреть мне в глаза.
Мы выходим на улицу, швейцар взмахом руки подзывает черное такси и открывает для него дверцу. Оливер Вендт стоит передо мной покачиваясь и вдруг хрипло говорит:
– Поцелуй меня.
Вот они, слова, о которых я столько мечтала. Внутри у меня все цепенеет. И вдруг механически, совершенно не думая, я подставляю ему свою щеку. Он тупо моргает, явно сбитый с толку таким же ответным требованием, однако целует меня шершавыми пересохшими губами. Потом он буквально заваливается в такси, и швейцар захлопывает за ним дверцу. Я смотрю вслед исчезающей во мгле машине.