Хьюл распахнул ставни и устремил взгляд на ночной Анк-Морпорк.
Взирая на Анк-Морпорк в это время года, трудно не удержаться от восклицания, что город-де предстает во всем своем неповторимом великолепии. Хотя это прозвучало бы двусмысленно. Скорее он представал во всей своей великолепной неповторимости.
Река Анк, успешно справляясь с ролью общеконтинентальной клоаки, еще на дальних подступах к городу превращалась в нечто широкое и тлетворное. На выходе же из Анк-Морпорка она не столько текла, сколько выделялась. Дно реки, служившее в течение долгих веков складом всевозможных отбросов, поднялось на такую высь, что в некоторых местах буквально нависало над низенькими равнинными землями, и каждую весну, после таяния снегов, регулярно затопляло морпоркскую половину двуединого города (если можно применить глагол «затоплять» к жижеобразной массе, которую спокойно вычерпывают сетью). Естественно, системы водоочистки и водостока с подобным зажижением не справлялись, а следовательно, канализация в городе так и не прижилась — лишь изредка встречалась кое-где, как вымирающее ископаемое. Впрочем, анк-морпоркцы с легкостью справлялись с весенними пожижками: любой гражданин всегда хранил у себя в сарае плоскодонную шаланду с багром и время от времени надстраивал на своем доме очередной этаж.
И все без исключения считали, что воздух в Анк-Морпорке чистый, как нигде. Ни один микроб не мог здесь и двух минут протянуть.
Хьюл окинул взглядом зыбчатое месиво, в котором кучками лепились друг к другу городские кварталы, что придавало Анк-Морпорку сходство с площадкой проведения конкурса на лучший песчаный замок, брошенной всеми участниками по случаю прилива. Зарево уличных огней и яркие дырочки окон образовывали яркий узор на темной туше двуединого города, но один огонек совсем неподалеку сразу привлек внимание драматурга.
На небольшой возвышенности, купленной Витоллером за «обанкрочивающую» сумму, неподалеку от реки, стремительно — не по дням, а по часам, подобно грибу — росло новое здание. Свет факелов, пылающих по всей длине лесов, выхватывал из темноты фигурки ремесленников и кое-кого из актеров, считавших, что временное отсутствие солнца на небе — это еще не повод останавливать строительство.
Появление нового дома в Анк-Морпорке — уже само по себе событие. Но здесь велось не просто строительство, а СТРОИТЕЛЬСТВО.
Здесь возводился «Диекум».
Когда Томджон открыл свой замысел, у Витоллера глаза на лоб полезли. Однако юноша буквально загнал его в угол. Все актеры знали, что если уж Томджон решил повернуть реку вспять, то вскоре воду придется набирать на вершине холма.
— Ты пойми, сынок, мы ведь никогда не застревали на одном месте надолго, — ныл Витоллер тоном человека, обреченного на конечное поражение в споре. — Ив мои-то годы все менять? Иными словами — остепениться?!. Я слабо представляю себе, как это делается.
— Тебе давно пора где-нибудь застрять, — твердо возражал Томджрн. — Не надоели тебе вечные сквозняки по ночам? Утром иной раз такой холод, что из-под одеяла носа не высунешь. Ты ведь не юноша и никогда им уже не станешь. Нам нужно где-нибудь осесть. Народ нас сам искать будет. Вот увидишь. Ты же сам знаешь, что пустых мест на наших представлениях давно уже не бывает. Комедии Хьюла на устах у всего Диска.
— Здесь главное не комедии, — поправил Хьюл, — а комедианты.
— Я просто не представляю себя сидящим в душной комнате с четырьмя стенами! Или спящим на перинке под балдахином! — взревел Витоллер, но вдруг неожиданно для себя посмотрел в глаза жене.
И все было кончено.
Затем наступил черед театра. Заставить течь реки вспять — сущая безделица по сравнению с попыткой выпотрошить Витоллерову мошну. И все же размер ежедневных сборов театра говорил сам за себя. С тех пор как Томджон впервые сделал пару шажков и научился связно излагать свои мысли, все круто переменилось.
Хьюл и Витоллер лично присутствовали при возведении каркаса будущего здания.
— Это надругательство над природой театра, — не унимался Витоллер, постукивая по земле своей тростью. — Это попытка укротить дух театра, загнать его в клетку. Вот так и гибнет настоящее искусство.
— Да как тебе сказать… — уклончиво протянул Хьюл.
Томджон задействовал все рычаги для достижения поставленной цели. До того как огорошить своим планом отца, он потратил целый вечер на Хьюла, так что теперь ум гнома беспрестанно и возбужденно смаковал задники, смену декораций, кулисы, занавесы, а также чудодейственные устройства, на которых богов можно будет спускать с небес на землю, и люки, выпускающие чертей из преисподней. В общем, Хьюл противился созданию нового театра примерно так же яростно, как ратует мартышка за полное и безоговорочное упразднение банановых плантаций.
— У этого чудища до сих пор нет приличного названия, — твердил Витоллер сыну. — Я бы назвал его «Золотая Жила», ибо, клянусь честью, это имечко в точности отразит понесенные мною убытки. И будь я трижды проклят, если понимаю, каким образом мы покроем расходы.
На самом же деле было перебрано немыслимое число названий, но все их отверг Томджон.
— Мы должны дать нашему театру имя, в котором бы заключался всеобъемлющий смысл. Понимаете, о чем я говорю? Ведь театр вмещает в себя весь мир…
И тогда Хьюл изрек то, что, будучи еще неизреченным, уже давно подкарауливало миг своего изречения:
— Мы назовем его «Дискум»!
До окончания строительства «Дискума» оставались считанные дни, а Хьюл по-прежнему мусолил свою пьесу.
Он захлопнул ставни, задумчиво подошел к письменному столу, обмакнул перо и подтянул к себе новый лист бумаги. Вдруг на него снизошло прозрение. Мир — это подмостки, на которых боги разыгрывают вечную драму…
Вскоре его перо принялось усердно марать бумагу.
«Диск — сцена, — скрипело перо, — где у каждого есть роль…» Оторвавшись, он с предвкушением помедлил, размышляя, как бы поудачнее продолжить мысль… Это и было ошибкой, ибо его мысли, потеряв управление, тут же свернули на боковую колею.
Еще раз перечитав написанное, Хьюл решительно добавил: «За исключением лишь тех, кто продает попкорн».
Через минуту, однако, он зачеркнул все ранее написанное и вывел следующий пассаж: «Весь мир — театр, в нем женщины, мужчины — все актеры».
Это уже повразумительнее.
Чуть поразмышляв, Хьюл яростно набросился на бумагу: «У них свои есть выходы, уходы…»
Мысль безнадежно заплутала. И готова была плутать сколь угодно долго. Бесконечно.
Из-за стенки донесся сдавленный вопль. Потом что-то бухнуло. Хьюл отложил перо и осторожно приоткрыл дверь.
Томджон сидел в постели, затравленно озираясь по сторонам. Заметив подоспевшего Хьюла, он испытал явное облегчение.
— Хьюл!
— Что за беда, парень? Кошмары?
— Послушай, это какой-то ужас! Я вижу их снова и снова! Знаешь, был момент, когда я уже поверил, что…