На лице Притчуда отразилась борьба безжалостных стихий.
— О нет! — вскричал он в ужасе, пряча за спиной руку.
Со стороны публики прозвучал ответный вопль. Герцог, приподнявшись с трона, прижимал к губам истерзанную руку. В следующий миг он уже кинулся по головам к сцене.
— Неправда! Я этого не делал! Вы все переврали! Откуда вы можете знать, как все обстояло на самом деле, если вас там даже рядом не было!
Опустив голову, он увидел устремленные со всех сторон взгляды и бессильно обмяк.
— Меня там тоже не было. — Он захихикал. — Если хотите знать, я в ту ночь спал в своей постели. Да, да, я отлично помню, как все было. Кровь на покрывале, кровь на полу. Потом я долго пытался отмыть эту кровь… Но это расследованию не подлежит. Внутренняя жизнь двора охраняется законом. Это все был сон. На следующий день я проснусь, а он жив-здоров. Завтра все будет по-старому, потому что вчера ничего не было. Завтра можно будет заявить, что мне, дескать, ничего не известно. Завтра можно сказать, что память моя повредилась! А сколько шуму он наделал, когда летел с лестницы. Чуть всех мертвых не поднял… Но кто бы мог подумать, что в старике окажется столько крови!
К концу своего монолога герцог уже вскарабкался на сцену и теперь, ослепительно улыбаясь, взирал на публику.
— Надеюсь, что мы наконец во всем разобрались, — проговорил он. — Ха. Ха.
Последовала звенящая пауза. Томджон открыл было рот, чтобы изречь что-нибудь подходящее ситуации, но понял, что сказать ничего не может.
Зато его губами завладела другая личность, которая, проникнув в него, во всеуслышание объявила:
— Заколоть меня моим же кинжалом?! О, негодяй! Я-то знаю, что ты — убийца! Я видел, как ты стоял наверху, слюнявя свой большой палец! С каким бы удовольствием я распорол тебе брюхо, если бы не мысль о том, что потом еще вечность придется выслушивать твои причитания. Это говорю тебе я, Веренс, покойный король Ланкра!..
— Кто-кто говорит? — переспросила герцогиня, приближаясь к сцене с полудюжиной стражников. — Это клевета на первых лиц королевства плюс подстрекательство к бунту. Бред сошедшего с ума актера.
— Черт возьми! — заорал Томджон. — Я — убиенный вами король Ланкра.
— В таком случае ты предполагаемая жертва преступления, — спокойно возразила герцогиня, — и не можешь ратовать за смертную казнь виновного. Это против всех правил.
Тело Томджона, крутанувшись, развернулось к Смерти.
— Ты был там! И все видел!
— ВРЯД ЛИ МЕНЯ СОЧТУТ ДОСТОЙНЫМ ДОВЕРИЯ СВИДЕТЕЛЕМ.
— Таким образом, доказательства отсутствуют, а за отсутствием доказательств дело прекращается, — заключила герцогиня, подавая солдатам знак. — Все, хватит с меня твоих экспериментов, — обратилась она к мужу. — Теперь будем делать по-моему.
Взойдя на сцену, она поискала глазами ведьм.
— Арестовать их, — приказала она.
— Нет, — промолвил Шут, выступая из-за кулис.
— Что ты сказал?!
— Я все видел, — ответил Шут, — той ночью я находился в Большой зале замка. Это ты убил короля, мой повелитель.
— Я не убивал! — вскричал герцог. — Ты лжешь, не было тебя там! Лично я тебя там не видел! В конце концов, я приказываю, чтобы тебя там не было!
— Раньше ты не был таким смелым, Шут! — заметила герцогиня Флем.
— Точно так, госпожа. Но сейчас приходится. Герцог нерешительно попытался пронзить его взором.
— Ты поклялся быть мне верным до последнего вздоха, — процедил он.
— Поклялся, мой господин. Сознаю свою вину…
— Так вот он, твой последний вздох!
Герцог вырвал кинжал из вялой руки Притчуда, бросился вперед и по самую рукоять вонзил клинок в сердце Шута. Маграт испустила страшный вопль.
Шут покачнулся вперед, потом отшатнулся назад.
— Благодарение небесам, все кончено, — промолвил он.
Маграт, растолкав в стороны актеров, подбежала к нему и прижала Шута к тому, что в принципе, из милосердия, можно было бы назвать грудью. Шута же осенило, что за всю жизнь ему так и не удалось увидеть женской груди — если не считать грудной возраст. И он проклял этот жестокий мир, который подарил ему сии переживания только накануне смертного часа.
Он с нежностью отодвинул одну из рук Маграт, сорвал с головы ненавистный рогатый колпак и зашвырнул его как можно дальше. Все, понял он, с шутовством наконец-то покончено, никаких больше клятв, никаких обещаний. Смерть — особенно скрашенная видом вожделенной женской груди — оказалась не такой уж жестокой штукой.
— Это не я, — заявил герцог.
«Самое интересное, что ничуточки не больно, — мелькнуло в голове у Шута. — Забавно…»
С другой стороны, мертвые боли не имут. Поскольку боль тоже не любит растрачиваться просто так.
— Вы все прекрасно видели, что я его даже пальцем не тронул, — сказал герцог.
Смерть взирал на Шута с тупым недоумением. Пошарив в тайниках балахона, он извлек на свет украшенные бубенчиками песочные часы и осторожно встряхнул их. По сцене прокатилось негромкое звяканье.
— И ничего подобного я не приказывал, — спокойно проговорил Герцог.
Голос звучал как будто издалека, то есть оттуда, где находился сейчас его разум. Действующие лица и исполнители затаив дыхание уставились на Флема. Питать ненависть к такому человеку было просто-напросто невозможно. Можно было лишь хотеть оказаться подальше от него. Даже Шуту хотелось того же, хотя на самом деле он был уже мертв.
Смерть постучал костлявым пальцем по часам и поднес их к глазницам, не понимая, что с ними такое.
— Вы все лжете! — кротко заявил герцог. — А врать плохо.
С блаженным и благодушным выражением пырнув кинжалом нескольких стоящих рядом актеров, герцог высоко вскинул руку:
— Все видят? Глядите. Ни капли крови… Это не я!
Тут он заметил герцогиню, которая возвышалась над ним подобно багровому цунами над крохотной рыбацкой деревушкой.
— Это все она, — промолвил он. — Это она его убила. — И, на общих основаниях, ткнул герцогиню пару раз кинжалом. После чего заколол и себя. Кинжал выпал из его руки.
Немного поразмыслив, голосом, вещавшим из миров, уже не столь удаленных от границы вменяемости, он произнес:
— Ничего у вас со мной не выйдет. — Флем повернулся к Смерти: — А комета будет? Я слышал, что, когда умирает особа королевских кровей, обязательно появляется комета. Я пойду посмотрю на нее, ладно? — И он медленно побрел за кулисы.
На сцену обрушился шквал оваций. Первой опомнилась нянюшка Ягг:
— Вы должны признать, что он не лишен королевского достоинства. Когда доходит до дела, эксцентричность королей не знает себе равных.