«Фольксваген» ничуть не изменился с тех пор, как я водила его в школе, все так же чихал и фыркал при переключении передач, но мне удалось доехать до ресторана без особых проблем. Я вошла и вдруг заметила пожилую пару, которая направлялась к выходу. «Как мило!» — подумала я. Правой рукой мужчина обнимал хрупкую талию женщины, бережно поддерживая ее при каждом шаге. Глаза женщины светились любовью, глаза мужчины — тоже. Мое сердце заныло — именно о такой любви я мечтала. Когда мы поравнялись, он приветственно поднял руку к шляпе, она улыбнулась. Провожая супругов взглядом, я пожелала им спокойной ночи.
Официантка меня сразу узнала.
— Ваша сумочка, — сказала она, вручая мне мою белую сумку. — Лежала там, где вы ее оставили.
Я поблагодарила ее и вдруг поняла, что радуюсь не столько воссоединению со своим имуществом, сколько тому, что стала свидетелем таких нежных чувств.
Дома у Би я разделась и залезла под одеяло, желая узнать продолжение любовной истории из дневника в красном бархатном переплете.
«Многим приходили письма от солдат. Эми Уилсон получала от жениха по три письма в неделю. Бетти из парикмахерской хвасталась длинными цветистыми посланиями от парня по имени Аллан, который служил во Франции. Мне же никто не писал. Если честно, я не особенно-то и ждала, однако каждый день старалась быть дома ровно в два пятнадцать — в это время к нам приходил почтальон. Может, Эллиот все-таки напишет, надеялась я. Но никто о нем ничего не знал. Ни его мать, ни Лила, ни одна из его подружек, а после меня их было немало. Поэтому я очень удивилась, когда письмо все-таки пришло. Пасмурный день в самом начале марта казался еще серее и холоднее, чем обычно, хотя крокусы и тюльпаны уже пробивались сквозь мерзлую землю, провозглашая весну. И все же старуха-зима не спешила ослабить хватку.
Почтальон постучал в дверь — заказное письмо на мое имя. Я в голубом домашнем платье стояла на крыльце, заставленном цветочными горшками с обожаемыми Бобби фиалками, и хватала ртом воздух. Судя по измятому и потрепанному конверту, путь к моему порогу был долгим и тяжелым. В обратном адресе стояло: «старший лейтенант Эллиот Хартли», и мне стало страшно, что почтальон заметил, как у меня дрожали руки, когда я расписывалась.
— Все в порядке, миссис Литлтон? — спросил он.
— Да, — ответила я. — Меня немного потряхивает — выпила слишком много кофе. Всю ночь не спала из-за ребенка.
Я бы и не то сказала, лишь бы поскорее его выпроводить. Он ухмыльнулся, давая понять, что раскусил мою выдумку. Неудивительно, весь город знал о нас с Эллиотом, даже почтальон.
— Хорошего дня, — попрощался он.
Закрыв за ним дверь, я бросилась к столу. В детской захныкала малышка, но я к ней не подошла. В ту минуту для меня не существовало ничего, кроме письма.
«Дорогая Эстер,
Сейчас в южной части Тихого океана вечер. Заходит солнце, а я сижу под пальмой и хочу признаться, что все время думаю о тебе. Я долго сомневался, написать тебе или нет, но потом решил: жизнь слишком коротка, чтобы заботиться о последствиях, если любишь так сильно, как я люблю тебя. И потому пишу по-солдатски смело, не терзаясь сомнениями и не думая, что, возможно, это мое последнее письмо.
Уже почти год прошел, да? Помнишь? В тот день на пароме из Сиэтла, когда Бобби объявил о вашей помолвке, я увидел в твоих глазах сомнение. Скажи, что я прав, ведь много месяцев меня гложет мысль — почему ты и Бобби, а не мы с тобой? Эстер, с тех пор, как в семнадцатилетнем возрасте мы вырезали наши имена на Каменном сердце, я знаю, что мы созданы друг для друга».
Я отложила тетрадь и села. Каменное сердце? А не тот ли это валун, к которому меня возил Грег? Чувствуя странную связь с дневником, я снова принялась за чтение.
«Наверное, я должен был сказать тебе об этом раньше. До того, как все случилось. До того, как ты усомнилась в моей любви. До Бобби. До того ужасного дня в Сиэтле. Мой промах будет вечно меня преследовать.
Не знаю, увижу ли я тебя еще раз. В этом суровая правда войны и, наверное, любви тоже. Но что бы ни случилось, помни, я тебя люблю. Ты навсегда в моем сердце.
Эллиот»
Не знаю, сколько времени я просидела за столом, читая и перечитывая письмо, пытаясь отыскать что-нибудь между строк. Вдруг мой взгляд упал на почтовый штемпель — четвертое сентября тысяча девятьсот сорок второго года. Письмо отправили почти полгода назад! Либо военная почта ходит со скоростью улитки, либо… О боже! Эллиота могли… Я тяжело сглотнула и запретила себе думать дальше.
Не знаю, сколько времени плакал ребенок — несколько минут или несколько часов, — но зазвонил телефон, я выпрямилась, одернула платье и, вытирая слезы, сняла трубку.
— Алло!
— Милая, все в порядке? — спросил Бобби. — У тебя расстроенный голос.
— Все нормально, — солгала я.
— Хотел предупредить, что задержусь на работе. Вернусь восьмичасовым паромом.
— Ладно, — ответила я безучастно.
— Поцелуй за меня нашего ангелочка.
Я повесила трубку и включила радио. Музыка поможет. Музыка облегчит боль. Я сидела за столом и тупо глядела в стену, когда зазвучала композиция «Душой и телом» [5] . Под нее мы с Бобби танцевали на свадьбе, и с каждым шагом я вспоминала Эллиота, ведь это была наша с ним песня. И сейчас я танцевала одна у себя в гостиной, пытаясь найти утешение в музыке, раз уж Эллиот где-то далеко.
«Мое сердце печально и одиноко,
По тебе я тоскую, милый, лишь по тебе…»
На втором куплете песня, казалось, зазвучала пронзительно и жестоко. Я выключила радио, спрятала письмо в карман платья и пошла к дочери. Укачивала ее до тех пор, пока она не заснула, и все это время меня не покидала мысль о том, как ужасно быть замужем за нелюбимым».
Я хотела читать дальше. Хотела узнать, что произошло между Эстер и Эллиотом, из-за чего они расстались. И я, как Эстер, беспокоилась, жив ли ее возлюбленный. Я переживала за Бобби, славного честного Бобби, и за малышку. Бросит ли их Эстер, если Эллиот вернется домой? Но денек выдался долгий, и у меня слипались глаза.
Четвертое марта
— Вчера вечером звонила твоя мама, — сказала за завтраком Би, уткнувшись в газету «Сиэтл таймс».
Лицо Би хранило непроницаемое выражение — как всегда, когда она говорила о моей матери.
— Сюда? — удивилась я, намазав тост толстым слоем масла. — Странно. Откуда она узнала, что я здесь?