Спустя неделю Маша получила письмо из дома. Теперь она по-настоящему обрадовалась, когда шофер отдал ей белый конверт с адресом, написанным знакомым Мишкиным почерком. И почему она была такой дурой в начале этого сезона, нехотя читала Мишкины письма и еще более неохотно на них отвечала? Неужели она действительно могла полдня протаскать его письмо в кармане, так и не удосужившись вскрыть и прочитать его? Господи, какой же она была дурой!
Маша убежала с письмом в палатку, чтобы никто ей не мешал, и, аккуратно оторвав краешек конверта, достала оттуда листок. Странно… Мишка обычно пишет подробно, на двух-трех листах, а тут один-единственный, да и то исписан не до конца… Сердце Маши похолодело. Неужели что-то случилось? Наверное, судьба наказывает ее за эту проклятую ночь с Вадимом, и дома что-то случилось. Нет, если бы что-то произошло, то была бы телеграмма, а не письмо. Хватит трусить, нужно просто прочитать его.
С волнением принялась она всматриваться в строчки письма, которые прыгали у нее перед глазами так, что Маша не могла прочесть ни слова. Сообразив, что у нее трясутся руки, она положила листок на столик и вновь принялась читать, перескакивая со строки на строку.
А в письме не было ровным счетом ничего страшного, и сначала, быстро закончив чтение, Маша с облегчением вздохнула. Однако что-то ее продолжало беспокоить. Тогда она начала читать с самого начала. Что же оставило в ней этот смутный налет беспокойства, который трудно объяснить? Ведь в письме не было сказано ровным счетом ничего тревожного.
У Мишки все было в порядке, он продолжал свою работу, вот и все новости. Звонил Ксюше в Геленджик, она еще больше загорела, здорова и весела; Машина сестра Нина и ее Петька тоже прекрасно себя чувствуют и наслаждаются последними неделями на море. И у родителей все в полном порядке.
Отчим нашел какого-то фанатика-садовода и строит грандиозные планы по поводу покупки у него осенью саженцев какой-то сверхъестественной груши и ореха.
Мама взяла наконец отпуск и тоже живет на даче. Всем довольна, если не считать неуемной деятельности своего мужа по превращению их скромного дачного участка в филиал райского сада.
Так что же насторожило Машу, что беспокоит ее? Она еще и еще раз перечитывала письмо, пока не догадалась, что все дело не в том, что там написано. Ее беспокоил совершенно незнакомый тон этого послания. Никогда Мишка не писал ей так сухо, никогда не обходился без кучи нежных слов и в начале, и в конце письма. А вот эти «Здравствуй, Маша» и «Целую, Михаил» были ей непривычными, как будто и не Мишка вовсе писал. Что еще за странности такие? Почему он так пишет? Может быть, что-то все же случилось? Нет, глупости — что-то случилось, а он не сообщил ей об этом? Не может такого быть.
Да и вообще все это глупости. Ну в самом деле, почему она так переполошилась? Ну, устал Мишка, закрутился на своей работе, провел лето в городе, чего терпеть не может. В конце концов, настроение плохое или приболел, перегрелся, переутомился на даче. Да мало ли почему он не так ей написал, как обычно? Живот болел или голова, вот и все. Это просто у нее самой совесть нечиста, вот и выискивает между строк что-то подозрительное, пугает сама себя.
Маше вдруг захотелось поскорее вернуться домой, прижаться к Мишке, посидеть с ним молча, обнявшись… Да и Ксюшка скоро должна уже вернуться, ее же вот-вот в школу вести. Вообще-то безобразие, конечно, — она не проводит дочку в первый класс. Хорошо еще, что Мишка в этом году не поехал в поле, а то с кем бы она пошла в первый раз в школу? Опять с бабушкой и дедушкой? Она и так слишком много времени проводит с ними и слишком мало — с родителями.
Издержки профессии, это все понятно, но ребенок-то тут при чем? Нет, на следующий год нужно брать ее с собой в поле. Если, конечно, Маша не уедет ни в какой Эдинбург. А жалко, если она конкурс не выиграет! Так хочется поработать в тамошнем университете, да и деньги совсем не помешают. Конечно, львиная доля этого гранта выделяется на научные исследования, оборудование и так далее, но и на зарплату остается столько, что нашим нищим ученым и не снилось.
Вот только как своих — Мишку с Ксюхой — бросать? Впрочем, ведь в поле-то она уезжает тоже надолго, разница не очень большая.
Неожиданно Маша вспомнила свой разговор с мужем в конце мая, за день до отъезда в экспедицию. Они обсуждали, что нужно купить дочке к школе, и Мишка неожиданно тихо сказал:
— Маш, а может, мы ей заодно братика или сестричку подарим? Ну, не к первому сентября, конечно, но хоть попозже? Скажем, на Восьмое марта?
— Ты что, серьезно? — удивилась Маша.
Самой ей мысль о втором ребенке никогда не приходила в голову. Подумав, она решительно запротестовала:
— Мишка, ну ты подумай сам: нам с одной Ксюхой заниматься толком некогда, а что со вторым делать? Опять на маму с папой сваливать? Так им и с Ксенией возни хватает, они уже не молоденькие. Ну хорошо, зимой-то мы справимся, это не такая уж проблема. А вот летом что делать?
Мишка, помолчав, нерешительно произнес:
— А может, ты с полем повременишь несколько лет? У тебя материала — на три докторских хватит. Поработала бы в городе, пока детишки подрастут…
— Ага, а потом причесала бы седые волосы, уложила в рюкзак запасную вставную челюсть и потопала по оврагам с палочкой?
— Ну что ты преувеличиваешь! — с досадой откликнулся муж. — В конце концов, при желании всегда можно что-то придумать. Могу и я летом в городе оставаться, все равно мне поле, похоже, уже не светит, специфика стала не та.
Маша подумала еще немного и жалобно взмолилась:
— Мишенька, по-моему, ты слишком торопишься!
— Почему это? — не сдавался Мишка, который никогда не был таким упрямым и всегда проявлял покладистость.
— Давай отложим этот разговор.
— На сколько? Мы уже откладываем его шесть лет, с тех пор как Ксюшке годик исполнился. Представляешь, как здорово было бы, если бы двое ребятишек вместе росли! Сколько еще откладывать? Год, два? Или просто отложить и забыть?
— Ну, не знаю, — пожала плечами Маша. — У меня следующий полевой сезон намечается очень интересный, и я не могу вот так все бросить. Миш, ты…
Однако Мишка не дал ей договорить. Встал и вышел из комнаты. Тогда они чуть-чуть не поссорились, однако перед самым ее отъездом все же помирились. Маша быстро забыла, об этом разговоре, а вот теперь почему-то вспомнила. Ей так захотелось домой, к Ксюше, к Мишке…
А отъезд был не за горами. Недели через три нужно было уже постепенно сворачивать полевые работы и готовиться к отъезду. Стало заметно холоднее, особенно по ночам, и теперь вечерами в столовой не было никого. Все собирались в камеральной палатке, которая если и не давала тепла, то хотя бы защищала от неприятного ветра. Спать приходилось в спальном мешке да еще и укрывшись одеялом — Маша терпеть этого не могла, но деваться было некуда, не мерзнуть же всю ночь.
Баню топили чаще, чем раньше, и можно было согреться в парилке. Правда, как-то раз, когда все сидели за ужином, из бани раздался душераздирающий женский вопль. Маша сразу сообразила, что так орать могла только Татьяна — ее не было на обычном месте за столом. Вся толпа, едва не вырвав с корнем лавки, понеслась в баню спасать Таню от неведомой опасности. «Господи, кипятком она, что ли, обварилась?» — в ужасе думала Маша, летя вслед за всеми к берегу.