Смерть посмотрел на три пары песочных часов, которые держал в руке.
— Я ПОДУМЫВАЛ ПОСЛАТЬ ПАРЕНЬКА, — сообщил он.
Альберт сверился с гроссбухом.
— Ну, с тетушкой особых проблем не будет, да и у аббата есть, что называется, опыт. За принцессу обидно. Всего пятнадцать лет. Могут возникнуть сложности.
— ДА. ЖАЛЬ.
— Хозяин?
Смерть стоял с третьими часами в руке, задумчиво уставившись на игру света на поверхности стекла. Он вздохнул.
— ТАКАЯ ЮНАЯ…
— Ты хорошо себя чувствуешь, хозяин? — искренне забеспокоился Альберт.
— ВРЕМЯ ПОДОБНО ВЕЧНОМУ ПОТОКУ, КОТОРЫЙ НЕСЕТ ВСЕХ СВОИХ…
— Хозяин!
— ЧТО? — Смерть резко очнулся от дурманящего сна.
— Ты переработал, хозяин, от этого-то все и…
— ПОСЛУШАЙ-КА, ЧТО ЗА ВЗДОР ТЫ ТУТ НЕСЕШЬ?
Пожав плечами, Альберт уткнулся носом в книгу.
— Хэмстринг — ведьма, — сообщил он. — Она может выказать раздражение, если ты пошлешь Мора.
Все практикующие магию обладали одинаковым правом. Когда их время истекало, а вместе с ним «истекал» песок в индивидуальных часах, они могли потребовать, чтобы их забрал Смерть собственной персоной, а не мелкие должностные лица из его ведомства.
Смерть, казалось, не слышал Альберта. Он вновь не отрываясь смотрел на часы принцессы Кели.
— ЧТО ЭТО ЗА ОЩУЩЕНИЕ ВНУТРИ ГОЛОВЫ, ОЩУЩЕНИЕ ТОСКЛИВОГО СОЖАЛЕНИЯ ПО ПОВОДУ ТОГО, ЧТО ВСЕ УСТРОЕНО ТАК, КАК, ПО ВСЕЙ ВИДИМОСТИ, УСТРОЕНО?
— Печаль, хозяин. Мне так кажется. Насчет…
— Я ЕСТЬ ПЕЧАЛЬ.
Альберт как говорил, так и замер с открытым ртом. В конце концов, он овладел собой на время, достаточно длительное, чтобы выпалить:
— Хозяин, мы говорили о Море!
— О КАКОМ МОРЕ?
— Твоем ученике, хозяин, — терпеливо, словно разговаривая с малым ребенком, напомнил Альберт. — Высокий такой паренек.
— РАЗУМЕЕТСЯ. ЕГО МЫ И ПОШЛЕМ.
— Он готов исполнять соло, хозяин? — с сомнением в голосе спросил Альберт.
Смерть задумался.
— ОН СПРАВИТСЯ, — наконец произнес он. — ОН СООБРАЗИТЕЛЕН, БЫСТРО СХВАТЫВАЕТ. И В КОНЦЕ-ТО КОНЦОВ, — добавил он, — НЕ ДУМАЮТ ЖЕ ЛЮДИ, ЧТО МНЕ БОЛЬШЕ ДЕЛАТЬ НЕЧЕГО, КРОМЕ КАК ДЕНЬ И НОЧЬ БЕГАТЬ ЗА НИМИ.
* * *
Мор стоял, тупо уставившись на бархатные портьеры в нескольких дюймах от его глаз.
«Я прошел сквозь стену, — думал он. — А это невозможно».
Он осторожно раздвинул занавески, чтобы посмотреть, не проглянет ли где-нибудь дверь. Однако увидел лишь облезлую штукатурку. В некоторых местах она окончательно растрескалась и отвалилась, открывая взору слезящуюся влагой, но подчеркнуто прочную каменную кладку.
Он потыкал в нее пальцем и окончательно убедился, что еще раз ему такого фокуса не проделать.
— Ну, — обратился он к стене, — и что дальше?
Чей-то голос у него за спиной произнес:
— Хм-м. Я извиняюсь?
Мор медленно повернулся к говорящему.
Сгрудившись вокруг занимающего середину комнаты стола, сидела клатчская семья. Она состояла из отца, матери и полудюжины чахлых детишек. На Мора устремились восемь пар округлившихся глаз. Чего нельзя сказать о девятой, принадлежащей ветхому прародителю неопределенного пола. Ее обладатель воспользовался внезапным появлением незнакомца, чтобы вволю пообщаться с большой чашкой из-под риса, из которой ела вся семья. Очевидно, он придерживался той точки зрения, что вареная рыба в руке значительно превосходит по своим достоинствам любое количество необъяснимых явлений. Так что молчание прерывали звуки решительного и самозабвенного чавканья.
В одном углу тесной комнатенки расположилось святилище шестирукого Бога-Крокодила Оффлера, покровителя Клатча. Он ухмылялся точь-в-точь как Смерть, с той только разницей, что у Смерти, разумеется, не было в подчинении стаи святых птиц, чтобы приносить добрые вести от верных поклонников, а заодно чистить зубы.
Клатчцы ставят гостеприимство превыше остальных достоинств. Пока Мор неотрывно глядел на открывшееся его взору зрелище, женщина сняла с полки еще одну тарелку и принялась молча наполнять ее, вырвав из рук предприимчивой древности лучший кусок сома, причем она (древность) оказала сопротивление, но после короткой схватки сдалась. Хозяйка не сводила с Мора жирно подведенных краской из морской капусты глаз.
Мора окликнул отец. Юноша, очнувшись, нервно поклонился.
— Простите, сказал он. — Я… э-э-э… видимо, я прошел сквозь стену.
Оставалось признать, что представился он не слишком удачно.
— Не угодно ли? — предложил мужчина.
Женщина, на запястьях которой позвякивали браслеты, любовно разложила на тарелке несколько тонких ломтиков перца и сбрызнула кушанье темно-зеленым соусом, который Мор вроде узнал. Он пробовал его несколько недель назад, и хотя рецепт приготовления отличался сложностью, одного вкуса было достаточно, чтобы определить: основным компонентом соуса являются рыбьи внутренности, несколько лет подвергавшиеся маринованию в кадушке с акульей желчью. Смерть утверждал, что вкус — дело наживное. Мор решил, что игра не стоит свеч, и не стал себя насиловать.
Он бочком двинулся в сторону украшенного бисерными занавесками дверного проема. Все головы, как по команде, повернулись вслед его движению. Он вымученно улыбнулся.
— Почему этот демон показывает зубы, муж моей жизни? — произнесла женщина.
— Может быть, дело в голоде, луна моего желания, — ответствовал глава семейства. — Добавь еще рыбы!
— Это был мой кусок, скверное чадо, — пробурчал предок. — Я ел его.
Горе миру, который не ведает уважения к возрасту!
До Мора внезапно дошла одна любопытная деталь. Он слушал разговорный клатчский, со всеми затейливыми поворотами и тончайшими дифтонгами изысканного и древнего языка. Пока остальной мир только свыкался с незатейливой по своей свежести идеей сваливания недруга ударом камня по голове, в этом языке уже существовало пятнадцать слов для обозначения насильственного убийства. В уши Мора влетали звуки древней, неведомой речи, однако мозга они достигали не менее ясными и понятными, чем слова его родного языка.
— Я не демон! Я человек! — воскликнул он и замер, ошеломленный, услышав собственную фразу на чистейшем клатчском.
— Так ты вор? — нахмурился отец семейства. — А может, убийца? Если на то пошло, уж не сборщик ли ты налогов?
Его рука скользнула под стол и появилась вновь со здоровенным секачом для разделки мяса, отточенным так, что нижняя часть его лезвия походила на папиросную бумагу. Громко вскрикнув, женщина уронила тарелку и прижала к себе младших из детей.