Впервые в жизни столкнувшись с тем, что человека, которого она знала и любила, больше не будет на свете, Алена долго не могла прийти в себя.
— Почему… почему бабушку закопают в землю? — рыдая, спрашивала она отца.
— Так захотел Бог, — отвечал он, сдерживая дрожь в голосе.
— Бог плохой, плохой! Почему он отнял у меня бабушку, почему он забрал ее к себе?
— Он забрал ее на небо, Алена. Там, на небе, ей будет хорошо, спокойно и радостно. Она будет видеть нас, она будет с нами.
— Так не бывает! — тут же вспылила она. — Человек не может жить на небе, он упадет оттуда. Бог забрал бабушку на небо, она упала оттуда и разбилась, и теперь ее закопают в землю, да?!
Она ничего, абсолютно ничего не понимала. Детский разум не мог вместить в себя то, что порой казалось непостижимым даже взрослому человеку. Она долго плакала, а потом, внезапно ощутив, что ничего нельзя изменить, вдруг стала не по-детски серьезной и попыталась ухватиться за те слова, которые говорил ей отец. У нее получилось — вскоре она поверила в то, что бабушка на самом деле их не покинет, что она всегда, всегда будет с ними, просто они не смогут ее увидеть.
После похорон во дворе сидели мужчины и тихо разговаривали. Несколько дней Алена ходила как в воду опущенная, в черном платье; забившись в уголок, долго-долго смотрела на фотографию, пыталась разговаривать с бабушкой… Но детство есть детство — время шло, и постепенно она стала такой, как и прежде, — радостной, озорной, веселой и любознательной девчонкой. И вот теперь, взглянув на бабушкину фотографию, почему-то снова захотела плакать…
— Это мама с папой. В Сочи, на городском пляже. На море. Меня тогда еще не было.
— Послушай, Алена, — вдруг прервал он ее, положил свою ладонь поверх ее маленькой и влажной ладошки, заглянул в глаза, — ты когда-нибудь была на море?
— Нет, — призналась она, не убирая руки, — никогда. То есть была, два или три раза. Но близко не подходила. Это было зимой, мы ездили в Махачкалу к дяде Мише, это папин брат…
— Ты хочешь? Хочешь побывать на море, искупаться?
— Конечно, хочу, — ответила она и подняла глаза. В них светилась надежда, какое-то затаенное желание, ожидание, страх — все вместе.
— Знаешь, когда мы поженимся, то обязательно поедем на море. Пойдем на городской пляж… Ты ведь… Мы ведь поженимся?
Вскочив, даже не отдавая себе отчета в том, что она, собственно, делает, она отбросила в сторону его руку и убежала из комнаты.
«Дура, дура, — в который раз ругала она себя, — дикарка, самая настоящая дикарка. Ну что он такого сказал, что особенного в том, что он спросил про женитьбу?»
Но время шло, и она должна была дать ответ. В глубине души она уже перестала сомневаться в том, каков он будет. Со временем она стала замечать, что ждет его прихода, радуется, когда видит его, хочет быть с ним, разговаривать и ощущать на своей ладони тепло его мягкой руки.
Они сидели в комнате и смотрели какую-то спортивную передачу по телевизору. Руслан был полностью поглощен событиями на экране, и это давало ей прекрасную возможность смотреть на него не таясь. Внезапно, словно почувствовав ее взгляд, он обернулся.
— Видела, какой удар?
На этот раз она не отвела взгляда. В глазах вспыхнули озорные искры. Улыбнувшись, она переспросила:
— Удар? Нет, не видела… Знаешь, Руслан, я согласна стать твоей женой.
И вздохнула облегченно, поняв, что на этот раз у нее даже и мысли не возникло о том, чтобы убежать.
На следующий день к ним в дом снова пришли гости — все та же тетя Марина и тетя Лиля. Марина была самой старшей сестрой в семье, ей было уже почти сорок, а Ляля была невесткой, женой старшего брата. На этот раз разговор был более деловитым и простым — как обычно, прислонив ухо к двери, по старой детской привычке, которой она немного смущалась, но избавиться от которой все же не могла и не хотела, Алена слышала обрывки разговора, касающегося в основном деталей предстоящего торжества. Свадьба!.. У нее просто дух захватывало, когда она представляла себя в красивом белоснежном свадебном платье, в длинной фате, с маленьким букетиком цветов в руке… Вот она танцует — все смотрят на нее, только на нее одну, улыбаются, дают ей в руки деньги, а она кружится в стремительном танце, она — самая красивая, самая лучшая на свете из всех невест…
Убирая чашки со стола, она замечала, как пристально смотрит на нее Марина. Потом, когда обед был закончен, Марина жестом позвала ее к себе, открыла сумку, достала оттуда маленькую черную шкатулку, раскрыла ее…
— Наклони голову.
Через несколько секунд на шее у нее блестела цепочка. Золотая, с замысловатым плетением, тонкая, но очень красивая, с массивным кулоном. Алена посмотрела в зеркало, висящее напротив. Звездочки на кулоне блестели ярким светом, от каждой из них в пространство тянулись, преломляясь в вечернем свете лампы, маленькие прямые лучики.
«Как маленькие солнышки, — подумала Алена, — неужели настоящие бриллианты?»
А Марина в этот момент взяла ее руку, надела на палец золотое кольцо, потом второе. И наконец протянула маленькую коробочку. Алена стояла, зажав ее в руке, не зная, что ей делать — открыть сейчас или дождаться, когда гости уйдут?
— Открой, — словно прочитав ее мысли, попросила Марина, — посмотри.
Алена открыла коробочку и увидела золотые сережки с точно такими, как на кулоне, маленькими камушками.
— Нравится?
— Нравится! Очень нравится! Спасибо…
— Наденешь на свадьбу.
Гости посидели еще некоторое время, а потом, распрощавшись, ушли. До свадьбы оставалась всего неделя.
Эта неделя пролетела как во сне. Каждый день приносил что-то новое. В понедельник Алена проснулась чуть позже обычного — как всегда, накануне она долго не могла уснуть, тысячи раз прокручивая в мыслях все то, что ей предстояло. Едва открыв глаза, она сразу поняла, что что-то случилось. Что-то очень важное — и очень хорошее. А потом увидела на кресле, в углу комнаты… свадебное платье!
Вскочив с кровати, подобрав руками длинный подол ночной рубашки, она прошлепала босыми ногами туда, где лежало это чудо, тут же схватила, хотела рассмотреть — но не выдержала, прижала к себе и зажмурила глаза от счастья. Платье было именно такое, каким она себе его и представляла, — белоснежное, блестящее, длинное, с пышной юбкой и оборками из тонкого гипюра. Скромное декольте украшал атласный цветок. И фата из белой прозрачной, сверкающей искрами материи. На кресле остались лежать белые перчатки.
Несколько секунд она стояла не двигаясь, пытаясь сдержать порывистое дыхание, хоть немного успокоиться. Сердце билось, словно хотело выскочить из груди. «Успокойся!» — твердила она про себя, а потом, повинуясь внезапно нахлынувшему порыву, вдруг принялась лихорадочно стаскивать с себя ночную рубашку. В комнате было прохладно — ночи в горах никогда не бывают теплыми, даже если днем стоит жуткая жара. Оставшись в одних трусиках, она поежилась, но скорее от того, что просто знала — ей должно быть холодно. На самом деле она не чувствовала никакого холода. Тщательно расправив юбку, расстегнула молнию на спине, надела платье. Зажмурила глаза, чтобы не видеть себя. Изогнувшись, снова застегнула молнию, поправила декольте. Надевая перчатки, она чувствовала, как дрожат от нетерпения руки. Потом она накинула фату и наконец, открыв глаза, повернулась к зеркалу…