— Хорошо, только я поеду троллейбусом.
— Я жду тебя. Пока.
Услышав короткие гудки, она положила трубку. Женя понимала, что за последнее время она действительно могла надоесть Лиле своими приказами по телефону, но ничего другого ей в голову не приходило.
Лиля приехала через час с небольшим, бледная и совершенно больная. Женя, открыв ей дверь, не узнала ее: перед ней стояла худущая, изможденная женщина без возраста. Обесцвеченные волосы торчали как пакля, глаза были ввалившимися, с коричневыми кругами вокруг. Выражение лица трудно улавливалось: в нем одновременно было страдание и безразличие к этому страданию, бессилие и бесконечные попытки это бессилие преодолеть.
Лиля прошла мимо остолбеневшей Жени и села на диван.
— Можно, я прилягу? — Она вытянулась на диване, не дожидаясь согласия Жени.
Женя, все еще не веря своим глазам, подошла поближе:
— Лиля, что с тобой происходит? Тебе же нужно срочно в больницу!
— Я не хочу. — Лиля закрыла глаза, готовая заплакать.
— Что значит не хочешь?
— Я лучше дома полежу.
— Тебе нужно лечение! Что у тебя болит?
— Ничего не болит. Просто хочу спать.
— Лиля, ты что, не понимаешь, что просто так ничего не бывает?
— Со мной так уже было. Мне плохо только по утрам. К обеду я становлюсь совершенно здоровой.
— Что-то не очень верится. — Женя хоть и говорила с сомнением, на самом деле ни минуты не сомневалась, что Лиля говорит правду. Такие колебания настроения и были признаками депрессии, но то, что депрессия начала так резко прогрессировать, для Жени было совершенно неожиданно. Во всяком случае, это был очень грозный признак. — Послушай, я попрошу сегодня на приеме у психиатра рецепт на очень хороший препарат!
— Я не буду пить никаких таблеток, — тихо, но твердо заявила Лиля. — Женя, ты за этим меня позвала?
— Нет, не за этим! Но я не могу, видя тебя в таком состоянии, делать вид, что мне все равно! — возмутилась Женя.
— Ну хорошо. — Лиля слабо улыбнулась и села на диване. — У тебя кофе есть?
— Растворимый, но приличный.
— Годится. Пошли пить кофе.
— Давай лучше я тебе его принесу!
— Нет, я сама. А то ты скажешь, что я уже и не хожу!
Лиля встала, и они отправились на кухню. Лиля сделала очень крепкий кофе и выпила его залпом, сморщившись, как пьют горькое лекарство. Через десять минут в ее глазах появился блеск, а с лица сошла мертвенная бледность.
— Ну, говори, Женя, зачем позвала?
Пока Женя ждала Лилю, она думала, как лучше сказать ей про то, что сообщил вчера Федор. Но, увидев Лилю в таком состоянии, она решила, что всю правду говорить не будет.
— Понимаешь, — Женя взвешивала каждое слово, — я хочу, чтобы ты кое-что обещала мне.
— Не темни. Говори, в чем дело.
— Ты не должна больше никому и ничего платить.
— Я что-то ничего не понимаю. — Лиля страдальчески наморщила лоб. — Кто и что может у меня потребовать?
— Не исключено, что, однажды так легко получив от тебя деньги, Власов может потребовать еще.
— Ты с ума сошла! Я ему верю. Он назвал мне сумму, которую у него попросили, чтобы закрыть дело без упоминания моего имени. Кажется, убийца еще не найден, но подозреваемые у них есть.
— Это он тебе так сказал, а как все это на самом деле — ты не знаешь!
— А как на самом деле?
Женя засомневалась: «Может быть, рассказать ей все? Ведь должна же она знать правду!» Но язык не поворачивался сказать Лиле, что убийство Андрея было сыграно как спектакль для нее, Лили. И, как в настоящем спектакле, там были и переодевания, и декорации, и артисты, и зрители. «Нет, пусть немного окрепнет», — про себя решила Женя, а вслух сказала:
— На самом деле мы не можем проверить слова Власова. Он ведь может и врать. Положил себе денежки в карман, а тебе сочинил историю про алчных дядек, жаждущих твоих денег!
— Этого не может быть, — упорствовала Лиля. — Зачем такую большую сумму просить для себя? Это небезопасно.
— Ну, ты молодец! Денег много не бывает! А потом, если мало попросит, ты не поверишь. Вот он и решил — заказывать деньги так, чтоб на всю оставшуюся жизнь хватило!
— На всю не хватит, — засомневалась Лиля. — Ладно, я поняла. Обещаю, что, не посоветовавшись с тобой, я никому и ничего отдавать не буду. Ты довольна? Мне можно теперь домой? Я устала, правда.
— Подожди, ты мне так и не рассказала, был ли у тебя какой-нибудь разговор с Красовским?
— О чем?
— Не дури!
— Но я действительно не понимаю, о чем мы должны с ним говорить! Он приехал, сказал, что соскучился. Спросил, не болею ли я. И все. Он по-прежнему целыми днями на работе, а я — дома. Все. Женя, так было всегда, понимаешь? Он — сама нежность и забота.
— И что, он не видит, в каком ты состоянии?
— Он все видит не хуже тебя, но он уважает мою волю.
— Он потакает твоим капризам, — пробурчала Женя.
— Пусть так, но мне это дорого. Я попросила его не беспокоиться. Сказала, что если почувствую, что мне нужен врач, сразу же скажу ему об этом.
— И он поверил тебе?
— А почему нет?
Женя вздохнула и ничего не сказала по этому поводу, но немного погодя добавила:
— Твоего мужа можно в рамочку врезать и на стену вешать, как образцово-показательного. Только непонятно, чего это он, такой хороший, до сорока лет не женился?
— Он был женат.
— Откуда ты это знаешь? Он что, сам тебе об этом говорил?
— Да, у нас с ним был такой разговор, а потом я паспорт его в загсе видела. Там у него есть один штамп.
— И больше ничего?
— А что должно быть еще?
— Лиль, ты меня поражаешь! Если была жена, то куда она потом делась? Испарилась, что ли?
— Нет, умерла.
— Как — умерла? — Жене почему-то стало нехорошо. — Она же еще молодая была.
— Ну да. Заболела и умерла.
— Чем заболела?
— Не знаю. — В голосе Лили слышалось нескрываемое раздражение. — Я, собственно, не понимаю, при чем здесь вообще первая жена Александра Борисовича? Правда, Женечка, все, о чем ты говоришь, начинает напоминать плохое кино про сыщиков. Но ведь ты не сыщик. Я благодарна тебе за все, я этого никогда не забуду и надеюсь, что еще смогу быть тебе полезной и отплачу за твои хлопоты. Но, пожалуйста, не обижайся на меня — я очень устала от игры в детективов. Андрея все равно никто мне не вернет. А Александр Борисович для меня сейчас самый близкий человек, и я не хочу ничем его огорчать. Спасибо тебе, но больше ничего не предпринимай. Я пойду, хорошо?