Ринсвинд повернулся, бросил на стражников в черных одеждах свирепый взгляд и сурово буркнул:
– А вы чего пялитесь? Сундук бочком придвинулся к Канине и брел, едва не наступая ей на пятки, пока она не ударилась об него щиколоткой.
– Отвали! – рявкнула она и пнула его еще раз, теперь уже нарочно.
Если лицо Сундука могло что-либо выражать, то сейчас он посмотрел на нее так, словно ее предательство потрясло его до глубины души.
Стоящий впереди павильон представлял собой купол в виде луковицы, замысловато украшенный драгоценными камнями и опирающийся на четыре колонны. Его внутреннее убранство состояло из массы подушек, на которых возлежал довольно толстый человек средних лет, окруженный тремя девами. На нем было пурпурное платье, затканное золотой нитью. Женщины, насколько мог судить Ринсвинд, демонстрировали, что с шестью крышками от небольших кастрюль и несколькими ярдами тюля можно многое что сотворить, хотя этого было явно недостаточно, чтобы толком одеться.
Человек, похоже, что-то писал.
– Вы случаем не знаете хорошую рифму к слову «ее»? – наконец подняв глаза, раздраженно произнес он.
Ринсвинд с Каниной обменялись взглядами.
– Сырье? – предложил Ринсвинд. – Ворье?
– Белье? – с наигранным оживлением подсказала Канина.
Толстяк поколебался.
– Белье мне, в общем-то, нравится, – признался он. – В белье есть потенциал. Да, пожалуй, белье сойдет. Кстати, возьмите себе по подушке. Отведайте шербета. Чего встали как столбы?
– Это все из-за веревок, – объяснила Канина.
– А у меня аллергия на оружейную сталь, – добавил Ринсвинд.
– Право, как скучно, – проронил толстяк и хлопнул в ладоши.
Пальцы его были так унизаны кольцами, что хлопок прозвучал скорее как звон. Двое стражников быстро выступили вперед и перерезали веревки, после чего весь батальон растворился в окружающей листве, хотя Ринсвинд печенкой чувствовал, что оттуда за ними продолжают наблюдать несколько дюжин пар темных глаз. Животный инстинкт подсказывал, что пусть они с Каниной и толстяком остались наедине, любое агрессивное движение с их стороны может внезапно превратить этот мир в место, заполненное пронзительной болью. Ринсвинд постарался явить спокойствие и искреннее дружелюбие. И попытался придумать какую-нибудь тему для разговора.
– Да, – отважился он, оглядывая парчовые занавеси, усеянные рубинами колонны и подушки с золотой филигранью, – неплохо ты отделал местечко. Оно… – Он замялся, подыскивая подходящее описание. – Прямо-таки чудесный образчик редкостного изящества.
– Человек стремится к простоте, – вздохнул толстяк, продолжая деловито писать. – А вас сюда как занесло? Я, конечно, всегда рад встрече с коллегами – любителями поэтической музы…
– Нас привели, – заявила Канина.
– Люди с саблями, – дополнил Ринсвинд.
– Славные ребята, стараются поддерживать себя в форме. Да, кстати, не желаете?
Он щелкнул пальцами, делая знак одной из дев.
– Э-э, не сейчас, – принялся отнекиваться Ринсвинд, но девушка просто подала ему блюдо с какими-то золотисто-коричневыми палочками.
Он взял одну и попробовал. Пирожное было восхитительным – сладким и хрустящим, с привкусом меда. Ринсвинд взял еще две палочки.
– Я, конечно, прошу прощения, – сказала Канина, – но кто ты такой? И что это за место?
– Меня зовут Креозот, сериф Аль Хали, – ответил толстяк. – А это моя Глушь. Старался, как мог.
Ринсвинд подавился медовой палочкой.
– Уж не тот ли Креозот, который «богат, как Креозот»? – осведомился он.
– То был мой дорогой отец. Я, по правде говоря, несколько богаче. Когда у человека полным-полно денег, ему трудновато достичь простоты. Стараешься изо всех сил… – вздохнул он.
– Ты мог бы попробовать раздать свои богатства, – предложила Канина.
Сериф снова вздохнул.
– Это, знаешь ли, не так легко. Нет, приходится добиваться малого большими средствами.
– Слушай, – выпалил Ринсвинд, рассыпая изо рта крошки пирожного, – говорят, ну, ходят слухи, что все, к чему ты прикасаешься, превращается в золото.
– Это может слегка затруднить посещение туалета, – жизнерадостно заявила Канина. – Я, конечно, прошу прощения.
– Ходят такие россказни, – подтвердил Креозот, делая вид, что ничего не слышал. – Это так утомительно. Как будто богатство что-то значит. Подлинные сокровища таятся в сокровищницах литературы.
– Тот Креозот, о котором мне рассказывали, – медленно проговорила Канина, – был главой банды, ну, в общем, безумных убийц. Самых первых ассассинов, внушающих ужас всему пупземельному Клатчу. Не сочти за оскорбление.
– Ну да, мой дражайший папочка, – откликнулся Креозот-младший. – Это были гашишимы. Свеженькая мысль ему пришла [15] . Но на самом деле от них было мало толка. Так что мы наняли вместо них Душегубов.
– Ага. Названных так в честь какой-то религиозной секты, – со знающим видом кивнула Канина.
Креозот посмотрел на нее долгим взглядом и медленно произнес:
– Нет. Вряд ли. Мне кажется, мы назвали их так потому, что они с одного удара проламывают людям головы. На самом деле, ужасно. – Он взял в руки пергамент, на котором писал до их прихода, и продолжил: – Я скорее стремлюсь жить жизнью разума и именно поэтому превратил центр города в Глушь. Помогает потоку мысли. Человек делает то, что в его силах. Прочитать вам мое последнее творение?
– Варенье? – переспросил Ринсвинд, который не уследил за ходом его мысли. Креозот выставил вперед пухлую ладонь и продекламировал:
– Летний дворец под ветвями,
Бутылка вина, буханка хлеба, кускус из барашка, жареные языки павлина, кебаб, шербет со льдом, разнообразие сластей на подносе и возможность выбора Ее,
Поющей рядом со мною в Глуши,
А Глушь – это…
Он остановился и задумчиво взял в руку перо.
– Все-таки белье сюда не подходит, – сообщил он. – Взглянув со стороны, я понял…
Ринсвинд оглядел подрезанную чуть ли не маникюрными ножницами зелень, аккуратно расставленные камни и окружающее все это высокие стены. Одна из «Ее» подмигнула ему.
– И это Глушь? – уточнил он.
– Мои специалисты по пейзажу воссоздали здесь все основные особенности. Целая вечность ушла на то, чтобы сделать ручейки достаточно извилистыми. Из надежного источника мне стало известно, что в них теперь кроются задатки грубого величия и удивительная природная красота.