«Этот недоумок даже не обнаружил меня, хотя смотрел, ак сыч, из лодки, прямо в глаза».
– Ставлю себе отлично за маскировку, – закончил Семен, вставая. – Все равно они наши. Они рядом, и мы их выследим.
– Семен, уже темнеет, – напомнил майор. – Только не говори, что ночью ты видишь лучше, чем днем.
«Бросай, бросай ты все это к чертовой матери!» – уговаривал себя Алексей Страхов. Представься такая возможность, он вступил бы без промедления с беглецами в переговоры и принял бы их условия. Хотя бы для того, чтобы они не водили бригаду охотников за нос. По всему острову. Как собака, поводырь своего слепого хозяина.
«А куда я иду? За кем я иду? И где глаза генерала Михеева? Самое время посмотреть в них и спросить: «Ну и кого ты нанял?»
– Они повторят попытку захватить катер.
Алексей едва не налетел на Рыжова, который неожиданно остановился.
– Разве ты еще не убедился, что они не дураки? И не останавливайся так резко – от неожиданности могу спустить курки. Они не клюнут на жеванную приманку. А если тебя беспокоит эта мысль, нужно отослать Росомаху на материк, и одной проблемой будет меньше. Когда нам понадобится лодка, мы вызовем Росомаху по рации.
– Хорошая мысль, – одобрил Семен, – но мы лишим себя стратегически важного места, единственного, куда стремятся беглецы – к стоянке, к лодке. Без этого поиски затянутся. Скопируем с них: растянемся цепочкой, затем берегом будем выходить к лодке. Уже темно.
– Я готов пустить катер ко дну, лишь бы ничего не слышать о нем. Диверсанты-дезертиры! Я не удивлюсь, если узнаю, что эта секс-гадина входит в состав спецотряда. Или банды на худой конец.
– Она находится в режиме стресса, – пояснил Рыжов, – у нее обострились нервы, умственные способности.
– Вот и я немного послушаю тебя и тоже войду в стресс. – Майор простер руки, словно хотел обхватить не только весь остров, но и заповедник целиком. – Я в сотый раз себя спрашиваю: зачем я здесь? Я, как кролик, взглянул в глаза удава и – пошел! Клянусь, вот только сейчас понял, чего натворил.
– И каешься?
– И каюсь, – горячо подтвердил Страхов. – Нет, я не пожалею об убитых охотниках, о помощнике лесника, я каюсь вообще. Вообще, Семен, понимаешь? Глобально. За всю свою жизнь. Как было хорошо в старые добрые советские времена, когда поезда опаздывали, и никто на рельсы грудью не ложился, касками по мостовой не стучал. Кажется, Золя сказал, что шахтеры – черви. Он предсказывал: когда-нибудь они выберутся из подземелья. Все, сбылось пророчество писателя. И наказало меня время перемен: не сливай – допьем, не туши – докурим.
– Плохо дело, – подытожил Семен, внимательно выслушав майора. Однако вскоре убедился, что тот еще не закончил.
– Мне хочется заорать на весь остров: «Я проиграл! Я больше не буду! Отдайте мне мое, получайте свое и катитесь ко всем чертям!»
Семена затрясло от смеха, он даже не пытался скрыть слез, заблестевших в уголках глаз.
– Я посоветовал тебе хлебнуть из фляжки, но не напиваться.
– Чего?
– Ничего. Я посмотрю, как ты заговоришь, когда мы возьмем их.
Страхов словно проснулся, сбрасывая пригрезившийся кошмар. Он грязно выругался; костяшки его пальцев побелели, когда он сжал ружье. Однако сказал опять не то, отчего Семена согнуло пополам:
– Веди! Веди нас, Семен! Еще до рассвета я взгляну в глаза либо ей, либо смерти – что для меня одно и то же.
Отдуваясь, Рыжов принял горизонтально положение, подумав, что только ради выступления Страхова можно было проделать долгий и утомительный путь. Может, это трагикомичное выступление и к лучшему: выговорится мужик и возьмет себя в руки.
– Так, больные, просыпаемся, пора пить снотворное.
Что только ни делал Василий Селянин, чтобы не слышать женского визга – уходил в другую комнату, спускался на крыльцо, порывался укрыться в гостевом доме. Но тяжелые бревенчатые стены действовали на него угнетающе. Здесь Селянин боялся всего: хлопка закрывшейся от порыва ветра двери, прогорклого, маслянистого запаха, который, казалось, забивает легкие, не давая дышать полной грудью. Трепетал перед стерильным убранством комнат с белоснежными наволочками на фоне темно-синих, застеленных с кантом, как в казарме, байковых одеял.
Хозяйка дома не в состоянии сейчас издать ни звука, а вот сестра надрывается истошным криком.
Поначалу крик этот казался Селянину страдальческим, но чем дольше находилась девушка в компании Лозовского, тем неприятнее звучал ее пронзительный голос, приобретая издевательский для восприятия Василия оттенок.
«Долго... Как же долго он с ней!..»
И прекратить это издевательство над собойСелянин был не в силах. Этот Клим Лозовский смотреть-то по-человечески не может.
О каком, спрашивал себя Селянин, удовольствии может идти речь при таком истошном крике? И что нужно делать, чтобы заставить так вопить. Как и вечером, он послал взгляд на светящиеся стрелки часов и простонал: «О че-ерт...»
Он миновал сарай и остановился перед корявыми кустами. Звук пистолетного выстрела словно выбил Селянина из параллельного мира, куда он окунулся с головой.
– Эй!
От этого голоса, вернувшего Селянина в реальность, перекорежило. Впрочем, не одного начальника типографии. Клим, морщась от боли, стоял в пяти шагах и держался за низ живота.
«Ранен? Пустил себе пулю в штаны? Не может быть!»– отчего-то радостно подумал Василий. И весь похолодел, услышав:
– Убил я ее, – хрипло выдавил Лозовский. – Сука, в пах ударила. Только я ей одну ногу отвязал...
– Убил?!
– Ну чего ты вытаращился на меня?! Так и так пришлось бы кончать ее.
– Пойдем посмотрим, может, живая. – Селянин решительно шагнул к дому.
– Не. – Клим покачал головой. – Я в голову стрелял.
Маринка лежала на кровати. «Ублюдок», – простонал Василий, прощаядевушке ее невыносимые крики. Лозовский не страдал изобретательностью, обнаженное тело покойницы было покрыто ожогами от сигареты. Особенно грудь и внутренние стороны бедер. В голове пронеслось глупое замечание: «Каменев тебе этого не простит».
– Накрой ее, – услышал он за спиной и потянулся к простыне. Потом вдруг отдернул руку и обернулся на Клима.
– Давай, давай, – все еще держа руку в низу живота, усмехнулся Лозовский. – Сказал «а», говори «б».
Вечером с востока задул несильный ветер, нагнал облака, скрыл звезды и стареющий месяц. Румын двигался практически на ощупь, бесшумно ступая по грунтовке. Еще пара сотен метров, и должны показаться огни кордона: яркая лампа на столбе в центре двора, да три или четыре около сараев и туалета. Но до того как он увидит свет, дадут знать о себе бдительные собаки.