Николай перебрал несколько компакт-дисков: «Shura», «ДДТ», «Старые приятели», Николай Носков. Из зарубежного — «Aerosmith»," U-2", Селин Дион. На полке лежали конверты с изображением какой-то птицы в левом нижнем углу, рисунок сделан шариковой ручкой; общая тетрадь. Кавлис открыл наугад и прочел:
Найти край Света — и упасть...
Упасть на краешек судьбы,
Чтоб подползти и все узнать,
Взглянув с огромной высоты.
И отогнать реальность прочь,
Взрезая лезвием тупым
Ту оболочку, что невмочь
Носить под именем своим.
Все изменить, перечеркнуть
И влезть в изнанку, как в мешок.
И изнутри себя зашить
Суровой ниткой, выдрав клок
Вконец измученной души.
Она не вздрогнет, не вздохнет
И не посмотрит на часы:
Убито время — точно, влет!
А труп терзают злые псы.
И нет ни верха, и нет дна,
И не топоры под собой,
Лишь черной ниткой ночь видна
Сквозь край, заделанный тобой.
Ты это видел, это знал,
И вот... опять у той черты.
Зачем себя ты зашивал,
Вися над бездной пустоты?
Не убежать и не уплыть:
У той дерюги нет лица —
Одна изнанка. Может быть,
Увы, до самого конца...
Николай знал, что Алексей пишет стихи, только тот никому их не показывал. Стеснялся? Отказывал он приятелям в одной и той же категоричной форме: «Не дам, и все». Эти стихи были написаны полгода, от силы год назад, когда он уже ушел из подразделения. Майор решил прочитать еще одно, последнее.
На дворе весна, а у меня слезы из глаз.
Кому-то солнце, мне опять луна.
Кому-то просьбы — ну а мне наказ.
Кому-то мало — ну а мне сполна.
Где-то жарко — у меня зима.
Где-то грохот — у меня тишина.
Кто-то трезвый — у меня корчма.
У кого-то штиль, а у меня волна.
Что-то все наоборот кажется,
Может, это все мне мерещится?..
Сажу трону я рукой — мажется.
Подниму ее к груди — крестится.
Если все наоборот кажется,
То тогда луна — солнце мне?
Не открою рта — что тогда скажется?
Значит, воля-то моя — тяжкий плен.
Если все вокруг живут, значит, умер я?
Но ведь сердце-то в груди стукает!
Пораженья и победы нет — лишь ничья,
Ну а вместо соловья филин ухает...
Кавлис закрыл тетрадь и надолго задумался. Что-то действительно пошло вспять в судьбе этого парня, и в чем-то он был прав: надломился. «Подумай над моими словами, может, лучше меня разберешься».
«Разберись тут», — вздохнул Николай.
Он положил тетрадь на место и заходил по комнате.
«Жаль Пичугу, с огнем играет, сгорит до срока. И сейчас со мной в самое пекло лезет. А сам-то я правильно поступаю, вовлекая молодых ребят в это дело?»
До сегодняшнего вечера таких мыслей у Николая не было. Пришли они после того, как прошло время. Совсем немного времени, а мысли и настроение — другие. И приходят в голову вопросы: «Стоит ли из-за одного человека рисковать многими? Нужно ли мстить или отвечать местью на месть?»
Скоро здесь соберутся семь человек, и каждый, наверное, будет задавать себе подобные вопросы и глазами будет спрашивать у него. Такое ждет всех не только завтра, но и послезавтра, через неделю, когда прибудут на место, и потом, когда отступать будет некуда.
Да, время проходит и возникают вопросы, сникают красивые порывы и благородные побуждения. Наступает расплата. И нельзя это предугадать заранее. Может, остановиться хотя бы в середине пути? Когда еще можно повернуть назад?
Кавлис твердо решил, что, как только придет Алексей, он расскажет ему о своих сомнениях и предложит взвесить все за и против: «Леша, для тебя тоже прошло время. Давай еще раз подумаем». А Пичуга ответит: «О ком думать — о тебе или о себе? Если о тебе, давай посидим подумаем. Лично для себя я все решил». Да, Ремез скажет именно так. И добавит: «Видишь, майор, прав я был, когда говорил, что это не я с вами пойду, а вы со мной. Ты забыл сдернуть свои погоны».
А может, и вправду забыл?
Звонок прервал размышления майора. Направляясь в прихожую, он подумал, кто бы это мог быть? Ремез открыл бы дверь своим ключом, для «беркутов» рановато, по телефону встречу назначили на завтра. Они приедут все вместе. Причем Слава Михайлин обещал привезти из Питера десять бронежилетов. «Денег достану», — пообещал он.
Кавлис открыл дверь.
— Здравия желаю, товарищ майор. Разрешите войти?
Николай посторонился, пропуская Сашку Сапрыкина. А в голове пронеслось: «Вот тебе и ответы на все вопросы».
— Рапорт написал? — спросил Кавлис.
— Ну да. — Сапрыкин опустил сумку на пол. — Лехи нет дома?
— Скоро будет.
— А остальные завтра?
Кавлису хотелось обнять этого парня и сто раз сказать спасибо. За все. Самое главное зато, что он вовремя рассеял его сомнения, пришел раньше Ремеза. Да, вот он, ответ. Николай смотрел в глаза Сапрыкину, чувствуя, что его ресницы слегка подрагивают.
Таджикистан, район Нижнего Пянджа
Орешин знал, как на Востоке учат орла быть послушным воле человека. На голову птенца надевают кожаный мешочек и сажают на тонкий канат. Орленок цепляется за него лапками. Канат раскачивают, птица, ничего не видя и не понимая, ждет хотя бы минутной передышки. И дожидается ее, когда с головы убирают колпачок и подставляют орленку руку, на которой птица чувствует себя уверенно, спокойно. Потом начинают все сначала до тех пор, пока гордая птица не сделается покорной, забудет о воле, свободном полете, начнет охотиться для человека.
Игорь уже сходил с ума, однако угасающее сознание твердило: «Я не орленок. Я знаю, что все это временно, меня не сломить... не сломить... Лишь бы слова Безари оказались правдой, лишь бы Вовка был сейчас на свободе, но не здесь, где-то рядом. А вдруг Безари обманывает? Может, Вовка тоже у них? Нет! Нет! Только не это...»