— Недавно заходил к нему в стрелковый клуб. Вроде нормально.
— Коля, может, мне Хохла прихватить с собой?
— А как у него со здоровьем? Недавно я звонил ему, но он как раз лежал в больнице, разговаривал с его отцом.
— Штопают Женьку, третий раз на операцию лег. Был у него, угораю над Хохлом. Говорю, у тебя нога болит, а ты в кистевой хирургии лежишь! Смотри, говорю, чтобы тебе вместо ноги руку не приштопали.
— Ну, тогда не стоит беспокоить его.
— Коля, ты что, Женьку не знаешь? Хотя бы сказать ему надо, обидится парень.
Кавлис некоторое время молчал.
— Хорошо, Миша, забеги к нему, передай от меня привет. Только сам не задерживайся.
— Договорились, Коля. До встречи. — Зенин положил трубку. — Все, мам, пеки пирожки, завтра улетаю.
Мать ничего не сказала. Вот так же однажды уехал он после визита майора Кавлиса, а вернулся израненный. Но — насовсем. Лидия Сергеевна как увидела его плечо, на котором живого места не осталось, так и опустилась на стул. А он бросил взгляд на едва зарубцевавшиеся раны и махнул рукой: «Подживет».
И снова сын уезжает. Запретить она не имеет права. И разве он послушается? У них свои законы, они знают, что такое дружба, локоть товарища. Сейчас эти понятия в какой-то степени устарели, неведомы «новому поколению». Но сын не смотрится старомодным; он не «выше» остальных, он принадлежит к особой категории людей. Так уж он воспитан, начиная с родителей, заканчивая товарищами и начальниками в бригаде. Но не принудительно, а на примерах, когда видел ужасы войны, глотал их как горячий свинец, когда терял боевых товарищей. И долго еще, спросонок, искал на стуле военную форму. А к гражданской одежде долго не мог привыкнуть.
Это его жизнь. Мать ни разу не видела сына в черной вязаной маске, но, так же как он, однажды подумала, что она, должно быть, ему к лицу.
А Зенин подумал: «Первым делом — самолеты», — и позвонил Барби.
— Светка? Помнишь, мы на завтра договорились встретиться?
Последнее время Зубков смотрел по телевизору только криминальную хронику, выписав на листок все программы, которые его интересовали. А до того как уйти в отпуск, запоем просматривал сводки происшествий.
Вообще Зубкова уважали в отделении, только однажды он получил взыскание за то, что не сдал, как положено, табельное оружие после смены. Начальство видело в нем рьяного блюстителя порядка, который вскоре может подняться до руководящей должности, поэтому ограничилось только письменным взысканием.
Слава часто пытался вспомнить лицо того парня, но не мог. Однако по какому-то наитию мог опознать его в толпе. А Даша, которая последнее время находилась при нем как телохранитель, помнила его отчетливо. Если Зубков все время пытался представить себе живой образ парня, то девушка видела его мертвым, точнее неживым, таким, какой он и остался в ее памяти: глаза полузакрыты, губы плотно сжаты, голова покоится на сероватом снегу. Девушка до сего времени была уверена, что парень был мертв: не дышал, висок кровоточил, рука неестественно вывернута, придавленная телом.
На третий или четвертый день после происшествия Зубков рискнул появиться в том месте. Он не надеялся обнаружить пули — ранения в колено и в голову редко бывают сквозными, но осмотреть место происшествия ему было необходимо. Пули он не нашел, зато увидел следы от них. Один след остался на металлическом гараже, от которого отрикошетила пуля, отбив кусок бетона из забора. И вот тут сержант нашел точно такую же выщербину в заборе, только гораздо ниже, несомненно, это след от выстрела. Выходит, одно ранение все же было сквозным. Несмотря на низкое расположение выщербины, Зубков пришел к выводу, что это след от третьего выстрела, пуля только оставила след на голове потерпевшего, ну, может быть, ранение было более серьезным, но не фатальным. Стало быть, человек, в которого стрелял Зубков, был жив. Но вот один ли он ушел или с чьей-то помощью?
Больной вопрос для Зубкова, почти фатальный, не то что ранение на голове того парня.
Внутренне он напрягся, когда на экране показали фотографию Виктора — нет, он не узнал его, но накатившая слабость показала, что должно случиться нечто непоправимое. Он правильно определил свое состояние, потому что Даша, легонько толкнув его в плечо, отчетливо произнесла:
— Это он.
Сколько времени прошло с того злополучного вечера? Три недели? А на лице трупа нет характерных признаков тления, чисто выбрит, словно принял он смерть накануне съемки. Но как знать, может быть, труп снимали давно, но вот почему только сегодня показали его фотографию? А может быть и по-другому: на дворе мороз, парень сумел отползти в укромное место и замерз. И обнаружили его только сегодня или вчера — это неважно, главное другое: пуля. Возможная пуля в ноге.
По идее, уже сейчас следствие должно установить, из какого оружия сделан выстрел, поднять карты контрольных отстрелов. Стало быть, остались даже не дни и часы, когда явятся за сержантом, а минуты.
— Ты уверена? — тихо спросил Зубков, когда наконец картинка на экране телевизора сменилась на живое лицо ведущего.
Даша ответила искренне:
— Я его лицо на всю жизнь запомнила.
— Ну вот и все, — с обреченными интонациями проговорил Зубков. — Теперь нет смысла сидеть и ждать, когда за нами придут.
— Придут за тобой, — поправила его девушка. — За тобой, слышишь?
Он кивнул. Как свидетель Даша могла показать на следствии, что, будучи в нетрезвом состоянии, ее друг необоснованно придрался к неизвестному, угрожая пистолетом, в конце концов трижды выстрелил и забрал деньги. Молчала потому, что сержант милиции Зубков угрожал ей расправой. Без свидетеля в сложившейся ситуации Зубкову было легче, он мог показать, что неизвестный напал на него первым, защищаясь, сержанту пришлось применить огнестрельное оружие. Почему сразу не пришел? Испугался. Потом беседа со следователем без протокола: душевные страдания, деньги, которые жгли его насквозь, но так и не прожгли, — вот они, все до единого доллара. И приплести сюда следующее: сам надеялся выйти на след преступников, узнать, кому принадлежат деньги. Для этого и взял отпуск, тщательно обследовав место преступления, нашел выбоины в стене, вычислил, что пострадавший сам покинул место происшествия и вскоре должен был появиться у Зубкова, так как тот, задерживая подозрительное лицо, представился ему по полной форме: «Сержант милиции Зубков».
Неубедительно, но другого варианта нет. Лучше одному, чем с подельником или нежелательным свидетелем. Даша, как оборотень, могла стать и тем и другим. И третьим: совсем остаться в стороне.
— Иди домой, Даша, — тихо попросил Зубков. — Родителям передай, что...
— Я сама знаю, что мне сказать.
Горько усмехнувшись, девушка последний раз бросила взгляд на черный «дипломат». На парня она даже не взглянула.