Марк внимательно посмотрел на Ещеркина.
— Пока за пацаном не приехали люди Бараева, заставь его покричать, Вадим. Чтоб он скулил, как собака. В камеру прихвати магнитофон, запиши, как он орет, просит о помощи. Кассету переправим Кавлису. На пленку нужно наговорить, что завтра ровно в 16.00 мальчик будет покойником. И все — никаких предложений о выкупе и так далее, понял? И пусть Кавлис страдает ровно настолько, насколько дорог ему этот беспризорник. Все, точка. — Марк недовольно покачал головой. — Если бы не деньги Вахи, которые мы ждем, не сидели бы и не разрабатывали планы относительно Кавлиса. Жалею об этом, но ничего не поделаешь.
— А что, если люди Бараева не привезут деньги?
Сергей заиграл желваками. Это был прямой ответ на вопрос Ещеркина. И Вадим задал еще один:
— А что с пацаном?
— Если Ваха не сдержит слова, с пацаном, естественно, будем кончать — зачем он нам? Отпускать его нельзя. Если сдержит — уедет с ними.
Вставая, Ещеркин спросил:
— Какое время указать на пленке?
— Я же сказал: четыре часа дня. Чеченцы приезжали к нам четыре раза и всегда в одно и то же время. Думаю, и в этот раз не поступятся своей пунктуальностью. Хотя смешно, ей-богу.
— Ладно, Сергей, пойду пообщаюсь с пацаном. Придется напомнить ему, что однажды он укусил меня.
* * *
Санька пришел в себя, когда на дворе была уже ночь. Узкое оконце было абсолютно непроницаемым. Через открытую «кормушку» падал желтоватый свет от лампы.
Санька хотел было встать с лавки, но острая боль резанула живот, и он замер, сдерживая даже дыхание. Неподвижно полежав минуту или две, рискнул приподнять майку. Живот пугал своей фиолетовой чернотой; его буквально зажгло при одном только воспоминании о заике.
— Садист... — простонал Санька, делая неимоверные усилия сесть на лавке. Превозмогая боль, с большим трудом ему удалось приподняться на локтях и свесить одну ногу. Потом он сел, глядя с тоской на темнеющее окно. Теперь не было и речи, чтобы предпринять очередную попытку к бегству.
Но Санька никогда не сдавался. Он не мог видеть своего лица, но отчетливо представил его: бледное, с покрасневшими глазами и искусанными в кровь губами. Вчера он невольно помогал Ещеркину, кусая от боли свои губы. А тот методично наносил ему удары в живот. Бил пальцами, с оттяжкой, с ума можно было сойти от боли. И мальчик каждую секунду думал: вот она, последняя секунда, или я умру, или, наконец, меня перестанут избивать.
И он, срывая голос, кричал, просил не бить его, спрашивал, за что, звал Николая, мать, отца, которого не помнил... А его продолжали избивать.
Это он уже потом понял, зачем заика принес с собой магнитофон, а вначале с недоумением смотрел, как тот, демонстративно вставив кассету, нажал сразу две клавиши. И с хищной улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего, медленно приблизился. Так же неторопливо вынул из кармана две шелковые ленты, какими обычно наряжают свадебные машины, и, неожиданно ударив мальчика в грудь, повалил на лавку.
У пленника перехватило дыхание, он не мог даже дышать, не то что сопротивляться; а когда наконец отдышался, был уже связан.
И вот тут началось.
Заика долго тряс пальцами, словно чего-то выжидал, потом кистевым ударом в живот заставил мальчика закричать. Удовлетворенно улыбнувшись, ударил еще раз.
«Сволочь!» — вспоминал Санька. Сначала бил в одно место, потом стал охаживать по всему животу. И мальчик против воли, приподнимая голову, смотрел на руку, которая била его, на свой живот, который вначале покраснел, вздуваясь пузырем, потом стал синеть на глазах. Не мог не смотреть, практически видел, как умирает, вернее, как его убивают. И ничего не мог поделать, только просил о помощи и выкрикивал: «За что!!»
Потом заика подскочил к магнитофону и выкрикнул:
— Слышишь ты, «беркут»! Герой, мать твою! Слышишь, как подыхает твой выродок?! Я буду бить его до четырех часов завтрашнего дня. Ровно в четыре я прикончу эту бродячую собаку.
И снова оказался рядом. Опять помахал пальцами и продолжил избивать.
Санька смутно припомнил, что просил заику не бить его в живот, а порогам или в грудь, что он больше не может терпеть, но только подлил масла в огонь. Удары посыпались на него с удвоенной силой, видимо, до тех самых пор, пока сознание не покинуло мальчика. Но он был уверен, что заика продолжал издеваться над ним, когда Санька уже ничего не чувствовал.
Пленник кое-как добрался до ведра в углу комнаты и, боясь увидеть кровь, помочился.
Слава богу, нет.
Мальчику немного полегчало.
Он вернулся к лавке, но так и не решился прилечь, хотя ноги еле держали его, а в голове постоянно меркло. Чувствовал, если ляжет, то вставать будет еще тяжелее, чем в первый раз.
Пленник прошелся по камере раз, другой. Потом намеренно ускорил шаг. Вначале острая, боль стала потихоньку отступать. И чем больше он ходил, тем меньше болел живот.
Захотелось пить. На привычном месте увидел алюминиевую кружку. Вода оказалась прохладной, видимо, недавно принесли. Смекнув, мальчик приложил ее к животу. И словно попал под ледяной душ; даже сердце на миг зашлось, так стало ему легко.
Он тут же отвернулся от двери: вдруг заика стоит сейчас и наблюдает за ним, а у него на лице написано блаженство. Еще подумает, что Саньке хорошо, приятно после побоев.
«Сволочь!» — снова обругал он заику. На магнитофон записал. Видно, Коля встал им поперек горла. Ох и взбесится Колян, когда послушает запись!..
Нет, зря главарь со своим заикой вздумали шутить с Николаем.
— Зря, — неожиданно для самого себя вслух произнес Санька и опасливо покосился на дверь. Потом подумал, что мог вчера под шумок, когда заика бил его, назвать адрес, ну, где он находится: монастырь, мол, о котором упомянул главарь, секта, монахи. И даже представил, как все это могло выглядеть.
Вот заика стукнул его в живот, а Санька, косясь на магнитофон, кричит: «Уйди, сволочь сектантская! Плевал я на тебя с твоей монастырской колокольни, монах нехороший!»
А что, Колян мог сообразить. Быстренько проверил бы все монастыри в округе, отыскал заику и бородатого главаря.
Он поднял кружку от живота и отхлебнул воды. И снова повторился, прищурившись на дверь:
— Ох, зря...
* * *
И снова Марк в раздумье, опять борются в нем два человека: осторожный и мстительный.
На столе, готовая к отправке, лежит кассета с записью. Марк прослушал пятиминутный отрезок, и мстительный человек в нем остался доволен работой Ещеркина: пленник орал как резаный, как раз то, что нужно; Кавлис придет в восторг от прослушивания.
Осторожный человек, живший в Сергее Марковцеве, все время с сомнением качал головой, спрашивая: «А надо ли?» На такой простой, а самое главное, не совсем уместной операции можно крупно погореть, причем совершенно случайно. А Ещеркин, мать его, готов вручить кассету лично в руки Кавлиса. Глупый... Да, майор не знает, что Вадим поднаторел в рукопашном бою, но ему необязательно опускаться до таких мелочей. Он не будет прыгать и кричать, вставать в стойку, просто с места возьмет Ещеркина, камнем свалится ему на голову и вырвет глаза. Тем более есть за что.