– Он шумный – я прогнала его.
– Прогнала? Вот как! – Падре беззвучно рассмеялся.
– Я поступила худо? – смутилась Вероника.
– Нет, добро: он и вправду шумный. Но во время болезни без помощи трудно, не идти же в лазарет! Уж лучше потерпеть Алехандро, – он доверительно улыбнулся ей как родному человеку.
Некоторое время они молчали. Потом падре с некоторой, как показалось Веронике, подозрительностью и смущением спросил:
– Я бредил?
– Вчера был кризис. Но больше он не повторится, и я думаю…
– Скажи мне, я бредил?
Тон его голоса говорил о том, что этот вопрос был для него крайне важен. И она кивнула. Во взгляде падре появился новый вопрос – Вероника поспешила пересказать все, что запомнила.
– Так-так… – Он отвернулся к стене.
Вероника подумала, что, наверное, надо сказать: «Не беспокойся, я никому ничего не скажу!» Но тут же решила, что это лишнее: падре доверял ей и более опасные свои мысли. Что уж теперь – бред и чье-то, в горячечном бреду произнесенное, имя? Почему он так встревожен?
– Кто это – фра Томас? – как можно обыденнее спросила она. – Твой друг?
Падре резко обернулся, его глаза опять загорелись нездоровым огнем. Вероника хотела было уверить его, что она просто так спросила и ответа не ждет. Но ответ прозвучал незамедлительно:
– Друг? Друг?! О, нет, только не друг! Фра Томас – это брат Томас Торквемада, Великий Инквизитор!
А душу Вероники овило мягким саваном предчувствия: «Меня ждет беда…»
Словно на негнущихся ногах вестников несчастья в комнату неслышно вошли и стали во множестве у стен непрошеные гости. И смотрят безмолвно, не отводят пристальных глаз. И не уйдут, пока предчувствие не исполнится.
«Ждет беда… ждет беда…»
* * *
– Я расскажу тебе, дитя мое, о фра Томасе.
– Может быть, подождать, пока ты окрепнешь после болезни? – Она боялась, как бы не вернулась, из-за нервного возбуждения, лихорадка.
– Для этого рассказа я совершенно здоров. И мне давно надо было бы излить кому-нибудь душу – возможно, эти приступы оставили бы меня. Да некому! А ты хорошо слушаешь, а еще того лучше – хорошо молчишь. Так вот, молчи и слушай, Вероника. Слушай и молчи: мне нелегко это рассказывать. Даже тебе…
Он начал:
– Я был молод. Очень молод. И конечно, по молодости лет необыкновенно горяч и решителен. Я поступил послушником в монастырь Санта-Крус, в Сеговии, где настоятельствовал фра Томас Торквемада. Фра Томас ему было в ту пору уже около шестидесяти, при первой же встрече поразил меня: в нем была невероятная сила! Весь его облик говорил о несгибаемой воле и самоотречении в служении идеалам христианства. Он и доныне стоит перед моим мысленным взором: высокий худой человек в черном плаще доминиканца. Лицо бледное, но выражение глаз – это непередаваемо! – полно кротости, благородства и даже (да-да!) милосердия. Таким я его тогда увидел, и таким он поразил мое неокрепшее юношеское воображение. Да и не только мое. Люди шли за ним, веря, как самому Христу!
Я не знал, в начале моего пути, какому монашескому ордену принести обет. Сердце мое искало. Единственное, что я знал точно, что хочу служить Нашему Спасителю, борясь за чистоту Его учения, против ереси, искореняя самую малую погрешность и малейшее отступление от Истины. И я нашел! О да, нашел… Dominicanes – доминиканцы. Или лучше – Domini canes, что значит «Псы Господа» – так еще называли себя члены ордена Святого Доминика. Ордена проповедников, – нищенствующих, но организованных, воистину как дисциплинированная армия! – отвоевывающих и возвращающих в лоно Церкви заблудших овец, еретиков. Ниспровержение ереси – в этом состояла цель и особая миссия ордена доминиканцев.
Единственным орудием в этой борьбе с ересью, где бы она ни появлялась, должно было стать красноречие – убеждение проповедью, подкрепленное личным примером нестяжания и верности Христовым заповедям. Эти высокие принципы покорили мое пылкое сердце. И мне казалось закономерным и в высшей степени справедливым даже то, что именно доминиканцы создали Святую палату и взяли под свой контроль инквизицию Испании.
Моя тяга к книгам и просвещению стала последней каплей, склонившей чашу весов моего выбора в пользу ордена Святого Доминика: доминиканцы осуществляли цензуру книгопечатания и продажу книг, а пост Учителя Священного Двора всегда занимал доминиканец – это ли не было доказательством правильности моего выбора?
Настоятель Санта-Крус, фра Томас Торквемада, стал для меня олицетворением непреклонного человеческого духа в его стремлении к истине. Он был настоящим аскетом: не ел мяса, не носил ни тонких одежд, ни даже льняного белья. С равным презрением отвергал и титулы, и звания, и материальные блага; был равнодушен к восхвалениям и безукоризненно честен: он даже не позволял себе содержать родную сестру, а ведь был настоятелем большого монастыря! А как он был целомудрен! И это человек, поднявшийся из безвестности простого монаха к вершинам власти и репутации святого! Отец настоятель стал для меня образцом для подражания. Я был горд иметь его наставником и мечтал сравниться с ним – со временем, разумеется! – в аскетизме, несгибаемой воле и безжалостности к себе и врагам истины.
Падре Бальтазар, замолчав, взял дрожащей рукой чашу с горьким травяным настоем, поднес к губам, но, даже не пригубив, опустил руки. Голова его поникла. Вероника подсела ближе, подхватила готовую упасть и пролиться чашу и вновь протянула ее падре. Он отпил несколько глотков, не замечая горечи напитка, и продолжил:
– Да, несгибаемая воля – вот что пленило меня больше всего! Когда фра Томаса избрали духовником королевы Изабеллы и самого кардинала, я обрадовался: по моему мнению, это был безошибочный знак верности и моего пути. Когда он стал одним из восьми руководителей Святой палаты Испании, я возблагодарил за это Бога. А когда его назначили – я уже был тогда монахом – Великим Инквизитором, сердце мое исполнилось ликования в ожидании великих дел и свершений! И я последовал за ним сюда, в Севилью, где трибунал инквизиции к тому времени уже был учрежден. В то время я последовал бы за ним куда угодно, хоть в саму преисподнюю! Куда он, я надеюсь, и угодил после смерти. Да только теперь следовать за ним я не желаю!
Ты спросишь, что изменилось? Ничего. В том-то и дело – ничего! Это я раньше был слеп! Инквизиция оказалась спящим до поры до времени чудовищем. Он, именно он, фра Томас Торквемада, пробудил его своим беспощадным стремлением к тому, что он – только он! – полагал истиной. Я прозрел. Но не тогда, когда в Сеговии, Севилье, Толедо и Авиле запылали костры инквизиции, на которые отправляли ни в чем не повинных людей – несчастных, опороченных завистливыми соседями, да и просто глупых и необразованных, не умеющих ответить на вопросы, запутавшихся под градом обвинений суда. Если я и жалел их, то не слишком-то сильно. Ведь это делалось Christi nomine invocato – именем Христа!
Я прозрел, когда на аутодафе, в эти же костры, полетели книги. Тысячи книг и рукописей, содержащих уникальные знания, собранные за века гениальными учеными, были уничтожены только потому, что написаны были либо до Христа, либо учеными-нехристианами. Это ли не чудовищно! И тогда я увидел, какую зловещую услугу оказал брат Томас Испании: жесточайший террор, всеобщая слежка и доносы, казни и высылка всех неугодных, и в первую голову, заметь, трудолюбивых и образованных – мусульман и евреев. И поверь, у меня есть веские основания подозревать, что интереснейшая культура Нового Света, который именно Испании было суждено открыть, также будет уничтожена. Christi nomine invocato!!!