– Мне он не нужен, с меня довольно наших богов, к которым я привык с детства.
– Вот именно! Твои убеждения – сущее детство!
– Но-но! – прикрикнул Тэдзуми. – Если ты только позволишь себе…
Он схватился за рукоять меча – падре Луис отпрянул.
– Что ты! Нет! Но если бы я мог рассказать об Этом Человеке, Иисусе Христе, для чего Он пришел в мир, ты бы, я верю, не отринул Его!
– Что это за человек, которого ты называешь богом? Ваше воплощение Будды?
– Да нет же! – Падре всплеснул руками, теряя самообладание. Тэдзуми еще раз лязгнул мечом. – Нет, – поспокойнее продолжил францисканец, – ни в коем случае. Он – Бог!
– Хм, то человек, то бог. Ты говоришь загадками. Ну-ка, присядем, ты в двух словах расскажешь мне о нем, раз уж мы опять встретились, а я не верю в случайности.
Францисканец с охотой начал. Торопясь и явно опасаясь, что его прервут, но все более вдохновляясь, он поведал Тэдзуми, что некогда Бог создал мир и все, что в нем, и человека – для счастья и любви. И поселил первого человека Адама и его жену Еву, прародителей человеческого рода, в самом дивном месте – в раю. Но пришел дьявол и нашептал Еве, что Бог обманывает их и скрывает самое интересное – плоды познания добра и зла. Ева поверила ему («Женщина, – хмыкнул Тэдзуми, – с ними вечно так!»), и люди проявили великое непослушание и нарушили запрет Бога («Как можно ослушаться своего господина!» – возмутился Тэдзуми). Они вкусили запретных плодов и увидели зло – и зло вошло в мир, неся с собою болезни, страдания, несправедливость и смерть. Человек, ведающий зло и не раскаивающийся в этом перед Небесным Отцом, не мог больше оставаться в раю.
Зла и страданий в мире становилось все больше, потому что многие люди продолжали слушать дьявола и свою пораженную грехом натуру. Но Бог, Который есть сама Любовь, сжалился над человеческим родом и, дабы уравновесить Добро и Зло, положил на весы мироздания Великую Жертву – Самого Себя. Он послал в мир Своего Сына – Иисуса Христа, чтобы всякий верующий в Него не погиб, но мог войти в жизнь вечную, вернуться обратно, к Своему Небесному Отцу, жаждущему спасения каждого от сетей дьявола.
– И что с ним произошло в мире, когда он воплотился? – спросил уже заинтересованный Тэдзуми.
– Не все поверили Ему. Чистые сердцем пошли за Ним, но те, кто обладал властью, испугались Его слов и велели распять Его на кресте.
– Он умер?
– Он умер, как и было предначертано свыше, за грехи всего мира ради спасения людей. Но на третий день, как и обещал, воскрес!
– Но все-таки сначала умер? – уточнил Тэдзуми.
– Да. Это было необходимой жертвой для искупления грехов людей.
– Умер. Так значит, он – человек.
– Человек?! – Францисканец возбужденно замахал руками перед носом Тэдзуми. – А как в таком случае, если б распяли человека, а их немало распинали в те времена, как, я спрашиваю, был бы искуплен весь – весь! – грех мира?!
Тэдзуми, отмахиваясь, тоже повысил голос:
– Я не могу каждый раз лязгать мечом вхолостую, как подросток, только чтобы успокоить тебя! Или ты возьмешь себя в руки, или мой меч когда-нибудь снесет тебе голову!
Падре Луис так смутился, что Тэдзуми примирительно проговорил:
– Мне было интересно тебя послушать. Но для начала довольно. Теперь я в общих чертах представляю, во что верят христиане. Не понимаю, правда, почему бакуфу издает против вас приказ за приказом? На мой взгляд, ничего особенного в вашем веровании нет. И много похожего на наше: Христос напоминает бога Амиду, Богородица – богиню Каннон.
– Я проповедовал много, но мне не единожды доводилось слышать это сравнение, – расстроился францисканец. – Грош цена мне как проповеднику, если я не смог объяснить главного: искупительной жертвы Сына Божьего и тайну Его Воскресения! Да к тому же, вы, японцы, кажется, более интересуетесь торговлей с Европой и новыми науками, чем Истиной.
– Что плохого в науках?
– Плохого нет. Но я-то не ученый, моя задача – донести до сердец истинную веру.
– Если Небу будет угодно, мы опять встретимся. – Тэдзуми встал, всем своим видом показывая, что прощается.
– Пути Божьи неисповедимы. Лишь Отцу Небесному ведом наш путь.
– Небесному… – рассеянно повторил Тэдзуми и, не задумываясь, пошутил: – Расскажешь мне об этом в следующий раз.
* * *
Они опять разошлись, каждый своей дорогой. Вернее, вперед и не оглядываясь зашагал один Тэдзуми, а францисканец остался стоять на месте. По крайней мере, Тэдзуми, хоть и вслушивался, не услышал звука его шагов, но, напротив, долго чувствовал на себе его пристальный взгляд, будто упиравшийся ему в спину.
* * *
Зимние вечера в обществе отца – они оставались, как в детстве, одним из самых больших удовольствий! Тэдзуми бродил по саду, беспроглядный сумрак которого пару дней назад рассеял первый снег, тонко и свеже хрустящий теперь под сапогами, и посматривал в сторону освещенных окон дома. Там, за плотно сдвинутыми дверями и закрытыми створками окон, у жаровни, полной раскаленных малиновых углей, он знал, сидит отец и чутко вслушивается в темноту за стенами дома, терпеливо поджидая сына.
Тэдзуми любил постоять в саду, искрившемся первым, самым свежим снегом, в молчании и тишине полюбоваться на колючее сияние зимних звезд, медленными шагами (чтобы снег хрустел тонко и певуче) подойти к родным окнам и, выждав пару мгновений, стукнуть в ставни. Отец не открывал окна, а тут же проходил к дверям и впускал его внутрь.
Свежий морозец сменялся на уют и тепло. Темно-синий сад с холодным, непорочно белым ковром снега – на малиново-желтый свет очага и упругость разогретых циновок. А пронзительная зимняя тишина рассыпалась веером приятнейших в мире звуков: шагов и покашливания отца, пения сверчка где-то в углу, потрескивания углей…
Вечерами Тэдзуми пересказывал отцу событие за событием, что произошли с ним за последние несколько месяцев. Он старался не приукрашивать своих историй, но все же сбивался порой на слишком эмоциональный лад. Так ведь было отчего! Столько всего произошло! Обычно отец слушал, молчаливо взирая на угли жаровни, и лишь по временам бросал внимательный взгляд на сына. В такие моменты он ловил в глазах отца искру неподдельного живого интереса, отчего нестерпимо хотелось присочинить хоть самую малость, лишь бы отец вот так смотрел на него, но Тэдзуми сдерживал себя.
Рассказ о спасении из реки незадачливой утопленницы и о дальнейших потугах старика отца устроить ее судьбу с молодым самураем рассмешил господина Кицуно. Он хохотал, похлопывая сына по плечу и утирая углы глаз. Скорбная же новость о гибели Юки не вызвала у него особых сокрушений. Господин Кицуно лишь покачал головой да по-особенному, как только он один умел, выразительно хмыкнул. Тэдзуми помолчал, закончив эту печальную часть своего повествования. Помолчал и отец.