– Как же я ошибался в тебе... Мне казалось, мы с тобой в одном порошке стираны. Но кто мог подумать, что ты готова воскреснуть по зову родины?.. Невероятно. Невероятно. Один человек, одно ничтожество едва не переломило мне судьбу. Но не жизнь. Не жизнь, ты слышишь? А ты уже умерла. Я разговариваю с покойницей. Думаешь, мне страшно смотреть в твои мертвые глаза?.. Мне стыдно перед собой...
Он пьян. Она поняла это, уже задыхаясь в коньячных парах, на которых его мысли мчались по кругу.
Бороться, бороться. Противиться ядам, которыми ее пичкают. Она что-то быстро сдалась. Пусть думают, что ее сломали, но это не так. Но кому рассказать о своей стойкости? А это важно. Очень важно, чтобы хоть кто-то из своих, пусть даже нейтральных, знал, что она держалась достойно.
Да, он пьет из своей любимой фляжки, сделанной из нержавейки и обтянутой до середины кожей коричневого цвета. Пополняет ее и снова пьет.
– Покажи мне ее место прописки.
Они спускаются по влажным ступенькам. Нянечка при виде генеральской формы боязливо прижимается к стене; хочет прижать плотнее и ведро с грязной водой, и швабру...
– Мне это нравится. – Генерал поправился: – Мне это понравилось, когда я спустился сюда впервые. Ты еще не забыл, кто устанавливает здесь правила? Для начала установи для нее ознакомительный режим: пять суток в фиксации, трое суток отдыха. Я хочу, чтобы с каждым разом отдых становился все короче. Надеюсь, она не сойдет с ума до того, как ее передышки станут меньше минуты. Мне важно знать, что самым сладостным звуком на свете для нее являлся лязг пряжек фиксирующих ремней. Если мне суждено будет принять снотворное, я закрою глаза и представлю то, о чем только что сказал. И сон мой будет крепким. А теперь пора посмотреть первую серию этого многосерийного фильма. Зови санитаров.
Двое дюжих мужчин неопределенного возраста рывком подняли клиентку и на приличной скорости донесли ее до кровати-каталки, стоящей посередине широкого коридора, который среди персонала лечебницы назывался «холлом». Она не сопротивлялась, даже когда громилы сорвали с нее халат и надели на голое тело смирительную рубашку, перехлестнули длинные рукава, и она стала похожа на персонаж из ночного кошмара: ожившую марионетку. И вот ее запеленали так туго, как не смог бы паук запеленать свою жертву. Животный страх пришел вместе с прикосновением лопаток к грубой поверхности кровати-каталки. Санитары-животные знали свое дело: она была дважды смертельно напугана за один раз. Едва ее лопатки ударились в жесткую поверхность, как тут же раздался обещанный генералом лязг пряжек привязных ремней. Вот сейчас, если бы господь бог позволил ей сойти с ума, она сошла бы, заржав, как необузданная кобыла, почувствовав на себе седока. Взбрыкнула бы крупом в отчаянной попытке достать любого, кто окажется позади.
И новое давление – грубых ремней: на руках, ногах, животе.
Она ждала смерти в любой миг. Торопила ее. Вырывала глазами шифрующихся за марлевыми масками врачей-убийц. У двух шприцы с безобидным препаратом, третий держит в руке шприц со смертельной инъекцией.
Ее безумные глаза встретились с глазами генерала. Он все-все понял. Он даже содрогнулся, словно когда-то уже проходил эту процедуру, а вот сейчас вспомнил. По его лицу скользнула тень сострадания. Все же он капельку сочувствовал своей подчиненной. Как военачальник, он посылал ее на верную смерть. И в голове женщины, которая впервые в жизни теряла сознание, вспыхнули слова генерала: «Ты готова воскреснуть по зову родины?..»
Она очнулась в полной темноте – так ей показалось. Она часто-часто смаргивала, словно зазывала огонек дежурной лампы за грязным плафоном с корявой надписью «Выход». Ее мысли летели не к желтушному огню, а к смыслу этого слова.
Миг ее пробуждения растянулся до минут. Она была готова поверить в свой бред, что летит навстречу огню, как мотылек, но в реальность ее бросили слова санитара:
– Она очухалась. Везем ее в палату.
– Да, – подтвердил второй. – Так сказал хозяин.
Один открыл широкую дверь со смотровым оконцем, другой вкатил внутрь холодной комнаты кровать. Поставил ее ровно посередине. Отошел, проверяя, и остался доволен своей точностью. Осклабился. Не опуская губ, поковырял в зубах длинным ногтем мизинца, вытащил что-то, осмотрел на ногте и снова отправил в рот, чавкнул.
Хлопнула дверь.
Она снова осталась одна. И завыла – протяжно, как волчица на полную луну. Прежде чем провалиться в обморок, она припомнила какой-то бред. Что-то вроде борьбы с ядом. Яд ей ввели по всем правилам коварства: в локоть. Губами не дотянешься, чтобы высосать отравляющее вещество.
Сегодняшний вечер и начало ночи выдалось на удивление неспокойным. Виктор Инсаров никогда не видел здесь, в этом полуподвальном помещении клиники, чтобы персонал задерживался больше чем на четверть часа. К полуночи, когда начинает активизироваться всякая нечисть, в отделение ввалился разнузданной походкой санитар, громила, каких еще поискать. Его рыхлое, пористое лицо, из которого можно было нашлепать пару сотен затычек для ушей, пришло в движение – так он дал знать, что не очень-то рад видеть постороннего. Виктор уважал его чувства и отвечал ему взаимностью.
Санитар подошел к двери палаты номер четыре, открыл ее и шагнул через порог. Инсаров окликнул его:
– Эй ты, харя! Разве тебе не положено спрашивать разрешение на вход в охраняемую палату?
Смысл длинноватой фразы доходил до него, как до бронтозавра, славящегося своим задним умом. Он сделал такую рожу, выпятив губу и уронив челюсть, словно учтиво осведомился: «Сэр?..» – а потом стал дожидаться указаний. Виктор вспомнил его фамилию – Груздев.
– Почему ты заходишь к больной без спроса, груздь хренов?
– К больной? – он с глубоким сомнением на своей роже кивнул в глубь палаты.
– Ага, – подтвердил Инсаров, ответив не менее выразительной миной.
– А... – замялся он. – Я хотел проверить привязные ремни. Руки у больной тонкие. Она могла...
– Она не могла, ясно? – перебил Виктор. – Она в смирительной рубашке, а не в сорочке, о чем ты, наверное, думаешь не переставая.
Она лежала на кровати, спутанная так, что даже у закаленного спецназовца мурашки побежали по телу. Он бы за десять минут сошел с ума, если бы оказался на ее месте. Она не могла и пальцем пошевелить, закрученная в смирительную рубашку, пристегнутая к койке ремнями. И в таком положении она находилась больше трех дней. Виктор заступил на сутки. Работа не бей лежачего. Не нужно задавать клиентке никаких вопросов, просто давать знать о себе, появляться в палате в то время, когда она в сознании, когда она ест – чтобы кусок ей в горло не полез, когда санитар подкладывает под нее утку – чтобы она до посинения жилилась и проклинала обоих соглядатаев покрасневшими глазами и белесым от лекарства языком. Виктор и бойцы из его подразделения приходили к ней и во сне – он точно знал это.