Предвидя, что скоро запутается в своих мыслях, он демонстративно глянул на часы и даже наигранно присвистнул:
– Ого! Как время быстро пролетело. Извини, мне одного буяна усмирить надо.
– Да, уж ты его усмири, – напутствовала она Виктора.
В клинику он приехал с запасом. Сел на стул, поджидая санитара, заступающего на сутки через час. Смотрел перед собой, тщетно пытаясь разобрать нагромождение мыслей. И словно впал в прострацию. Наступило что-то вроде временной смерти, когда он вдруг увидел себя со стороны. Сидит в центре «холла» и смотрится натуральным бельмом этого подвала. Делает вид, что следит за сохранностью своей подопечной. Не дает погаснуть огню – именно так он интерпретировал приказ генерала. Только что не похихикивал, как законный обитатель этой психушки: он снял с огня того, кто должен был свариться в собственном соку.
Санитар также приперся с запасом, отметил Инсаров. Он, видно, исполнял поручения своего шефа, придурка, каких еще поискать. Получилось так, что один дурак дал задание другому дураку следить за шибко умным. А может быть, он ошибался, и брат-медик самостоятельно принял решение свести Инсарова в могилу.
На вид ему было лет тридцать, определил Виктор. Косой – один глаз смотрел на кончик носа, второй – на мочку уха. Так что периферия для него то, что простые смертные видят перед собой.
Когда он спустился в это отделение, которое Виктор стал называть своим, и вперил в него свой магический взгляд, Инсарову впервые стало не по себе. Ему показалось, что санитар видит то, чего не видел он, а другие и подавно. Собственно, так оно и было, а Виктор имел в виду взгляд потусторонний.
Он как танк двинулся к палате.
– Куда ты прешь?
– Посмотреть, как чувствует себя больная.
– Она в порядке, профессор. Извините, я забыл с вами поздороваться.
– Может, ей надо сменить белье, – начал он перечислять и загибать пальцы-сардельки, – принести утку.
– Может, что-то еще.
– Может, – проявил он покладистость. На словах. А сам пошел к палате.
Виктор хотел было остановить его. Но тут в нем проснулся режиссер-экспериментатор. Он решил выяснить, какого цвета у него станет лицо, когда он увидит, что панночки в гробу больше нет.
Санитар открыл дверь и вошел внутрь. Вытянул руку в сторону и, нащупав на стене выключатель, включил свет. Зажмурился, словно зажег солнце, а не лампу Ильича, и помотал головой. Потом застыл с рукой на отлете, как окаменевший дирижер перед пустой ямой. Но вот он сделал шаг, другой. Нагнулся на третьем, заглядывая под кровать, и чуть-чуть не потерял равновесие.
Он обернулся, и Виктор впервые увидел растерянность на его отталкивающей физиономии. Но она быстро исчезла с его лица, и на нем начала проявляться подозрительность. Видимо, он тоже что-то прочитал на лице Инсарова, потому что побагровел от ненависти. Он был готов лопнуть, как капризный ребенок, у которого отобрали игрушку, но вовремя нашел отдушину. Он ринулся в атаку, намереваясь снести спецназовца плечом, поднять и бросить на бетонный пол, месить руками, пока противник не испустит дух.
Он бы замесил любого другого, но не Виктора. Санитар не знал, что на таких, как он, Инсаров отрабатывал удары руками и ногами. Наверное, он подумал, что противник побежит от него, как от поезда, и он в конце концов переедет его. Инсаров же просто ушел с дороги, выбросив руку в сторону. Его предплечье врезалось в бычью шею санитара, и тот грохнулся на пол, как если бы на полном ходу вломился в деревенскую избу, куда надо входить, нагибаясь.
Виктор схватил его за ногу, развернул на месте и поволок в палату. С ним он обращался так же нежно, как и он со своими подопечными. Снял с него халат, ботинки, штаны, рубашку, не побрезговал и трусами. С трудом оторвав обнаженное тело от пола, он рывком поднял его на кровать. И тут санитар начал приходить в себя: замотал головой, приподнял голову. Инсаров стукнул его в челюсть, и он снова обмяк. Только обмяк, но не потерял сознание. Он понимал, где он, с кем и что с ним делают. Виктору пришлось нелегко, но он упорно добивался своего. Он надел на него смирительную рубашку, которую санитар тысячи раз надевал на больных, но примерял впервые. Виктор испытал удовольствие, туго пеленая эту тушу, перехлестывая длинные рукава и завязывая их крепким узлом. Рубашка больше походила на куртку самбиста – была короткой, и борцу-санитару не помешали бы трусы.
Инсаров распластал его на клеенчатой поверхности кровати и начал методично пристегивать его, не забывая прислушиваться. В какой-то миг ему показалось, что он услышал шаги на лестнице. Подняв с пола носки, он запихал их санитару в рот и вышел из палаты, притворив за собой дверь.
Его острый слух и в этот раз не подвел. Едва он занял место на стуле, как дверь в помещение открылась, и на пороге появился сменщик Груздева, кряжистый мужик лет сорока. Кивнув Инсарову, он с запинкой сказал:
– Ищу Груздева. Ты его не видел?
– Твой напарник вынюхал все утки в палатах, затянул все ремни и сгинул. Вы были должны столкнуться с ним на лестнице, – ответил Виктор.
– Да, то, что ты сказал, в его стиле, – осклабился санитар. – Груздев оставил ключи от шкафчика, передай ему. – С этими словами он протянул Инсарову связку ключей.
Виктор подержал их на весу и недоверчиво покачал головой.
– Ключи-то от амбарных замков. Видно, в своем шкафчике он хранит фамильные драгоценности. Вдруг ты их выкрал, а Груздев, когда я отдам ему ключи, подумает на меня.
Санитар оставил его без ответа. Он довольно рассмеялся и поспешил домой.
Инсаров вернулся к Груздеву. Тот пришел в рабочее состояние: выкатил свои разнокалиберные глаза, надул щеки, пытаясь вытолкнуть изо рта вонючие носки, напряг мышцы, намереваясь порвать брезентовые ремни. Но они были крепче стальных тросов и с годами только крепчали.
– Ну что, мразь, – Виктор склонился над ним и нарочно уронил слюну ему на лицо, – ты лапал ее? Ты трогал ее, падла? Ты насиловал ее, когда меня здесь не было?
Он что-то хрюкнул через нос.
Виктор понял, что он хочет ответить, вернее, признаться. Не взять вину на себя, а раскаяться. И обвинить кого-то из бойцов команды капитана Инсарова. Обвинить в чем? В попустительстве? В пособничестве? Кто-то из них развлекался, коротал время, наблюдая, как эта горилла накрывает своим телом беззащитное тело женщины?
Мараясь в его слюнях, Виктор освободил его от кляпа и заставил говорить.
Он в три приема выговорил:
– Хакимов... Себя он... называл Еретиком.
Виктор скрипнул зубами, мысленно терзая Руслана Хакимова:
– Сука!.. Жаль, я не сумею с тобой рассчитаться.
Не пройдет и суток, подумал Инсаров, как он превратится во врага. А бойцов его команды еще больше сплотит коллективная ненависть к предателю. Так будет, и от этого не уйти.