Возможно. Впрочем, как знать, что творится в их душах и умах, они были столь безнадежно недосягаемы для понимания! Они не признавали никаких принципов поощрения и наказания, с помощью которых он надеялся вымолить у них хотя бы минутную отсрочку, перерыв в этих страданиях, не трогали их и мольбы о милосердии. А сколько раз он униженно умолял их об этом в течение недель и даже месяцев, отделявших момент разгадки секрета шкатулки от сегодняшнего дня.

Нет, по эту сторону пропасти не было места состраданию, здесь господствовали лишь рыдания и смех. Порой слезы радости – он, казалось, рыдал часами, но на деле это занимало не больше времени, чем короткий выдох и вдох. Порой хохот, исходящий, как ни парадоксально, при виде нового кошмара или новой пытки, которую предстояло испытать, какой-нибудь новой изощренной муки, специально изобретенной для него Инженером.

А пытки все усложнялись и утончались, изобретенные мозгом, утонченно и всеобъемлюще представляющим себе саму природу и суть страдания. Пленникам разрешалась заглядывать в мир, который они покинули. В перерывах между «наслаждениями» им давали передохнуть; причем именно в тех местах, где они некогда разгадали секрет головоломки, заведшей их в ад. В случае с Фрэнком это била комната на втором этаже дома N55 по Лодовико-стрит.

Почти целый год помещение представляло собой крайне печальное зрелище – ни одна нога не ступала в этот дом.

А потом, потом вдруг появились они. Рори и красавица Джулия. И надежда ожила в нем снова…

Пути к бегству существовали, он слышал порой еле внятный шепот, убеждавший его в этом; в системе существовали лазейки, позволяющие достаточно зрелому или изворотливому разуму найти выход в комнату, откуда он пришел. И если пленнику удастся ускользнуть, то иерофантам его уже не достать. Их придется специально призывать, чтоб они могли переступить через порог. Без такого «приглашения» они обречены торчать у порога, скребясь и царапаясь в дверь, но не имея возможности войти. Поэтому побег, если только он удастся, совершенно очевидно будет означать полный разрыв отношений с существами, с которыми он так опрометчиво связался. Это риск, но дело того стоит. А вообще-то никаком риска. Что может быть худшей пыткой, чем постоянная мысль о боли, без надежды избавиться, избежать ее.

Ему еще повезло. Многие пленники покинули реальный мир, не оставив в нем следа или знака, пользуясь которыми при удачном стечении обстоятельств можно было бы восстановить их тела. А он такой след оставил. Почти последнее его деяние в этом мире, не считая безумного вопля. Он пролил свое семя на пол. Мертвая сперма хранила в себе, пусть скудное, но все же отражение его собственного я; скудное, но вполне достаточное. Когда его драгоценный братец Рори, милый растяпа Рори, выронил из рук стамеску, у Фрэнка появилась надежда. Он нашел себе опору, ощутил прилив силы, которая вскоре поможет выбраться на свободу. Теперь все зависит от Джулии.

Иногда, страдая замурованный в стене, он думал, что она бросит его, просто от страха. Или это, или не сочтет представшее перед ней видение дурным сном и не примет его всерьез. И тогда… он пропал. Ему остро необходима была энергия, чтоб повторить эту вылазку.

И все же были какие-то признаки, вселявшие надежду. Тот факт, например, что она возвратилась после этого в комнату еще раза два или три и просто стояла в темноте, не сводя глаз со стены. Во второй раз она даже прошептала несколько слов, он уловил лишь их обрывки. Слово «здесь» точно было среди них. И потом еще: «жди» и «скоро». Достаточно, чтобы обнадежить.

Было у него и еще одно основание для оптимизма. Она ведь, подобно ему, была потерянной душой, не так ли? Он прочитал это на ее лице, когда накануне того дня, как Рори поранился, они вместе заходили сюда, в комнату. Он угадывал это как бы между строк, в моменты, когда самообладание покидало ее и на лицо на секунду ложилась печать грусти и отчаяния.

Да, она била потерянной душой. Замужем за человеком, которого не любила, не в состоянии найти выхода из этой ситуации.

Что ж, прекрасно, этого ему и надо. Они могут спасти друг друга, как, по уверениям поэтов, всегда спасали друг друга влюбленные. Он был сама тайна, сама тьма, он был тем, о ком она мечтала. И если только ей удастся освободить его, он отблагодарит – о, да! – будет благодарить до тех пор, пока ее наслаждение не достигнет порога, за которым, как и за любым порогом, находится сфера, где сильный становится только сильней, а слабый погибает.

Там наслаждение было болью и наоборот. И он познал и то, и другое достаточно хорошо, чтоб называть это место домом.

6

На третьей неделе сентября сильно похолодало, дыхание Арктики принесло с собой хищный ветер, горстями срывавший листья с деревьев.

Похолодание влекло за собой смену гардероба и изменение образа жизни. Джулия стала меньше ходить пешком, чаще пользовалась машиной.

В середине дня она ехала в центр города и заходила в бар, где торговля в обеденное время шла достаточно бойко, но и особого столпотворения тоже не было.

Посетители входили и выходили; заглядывали сюда молодые турки из какой-то адвокатской конторы, видимо находившейся поблизости, и обсуждали свои дела и планы; собирались компании заядлых выпивох, отличавшихся от окончательно падших алкоголиков разве что относительно аккуратными костюмами; сидели за отдельными столиками люди, предпочитающие одиночество, и просто пили. Входя, она ловила на себе многие восхищенные взгляды, но исходили они в основном от турок.

Просидев однажды в баре целый час (народ немного рассосался, служащие разошлись после перерыва по своим конторам), она вдруг заметила, как кто-то ловит ее отражение в зеркале над баром. Минут десять он не сводил с нее глаз. Она продолжала потихоньку тянуть свой коктейль, пытаясь не показывать охватившего ее волнения. И потом вдруг без всякого предупреждения или знака с ее стороны он встал и направился к ее столику.

– Не скучно пить в одиночестве? – спросил он.

Ей захотелось бежать. Сердце заколотилось так сильно, что, казалось, сейчас он услышит его стук. Но нет. Он просто спросил, не желает ли она выпить еще; она согласилась. Явно довольный тем, что его не отвергали с ходу, он направился к бару, заказал два двойных виски и вернулся к ней. Лицо круглое, румяное, цветущее, темно-синий костюм на размер меньше, чем полагалось бы. Только глаза выдавали какое-то внутреннее беспокойство, задерживались на ее лице лишь на миг и тут же стреляли в сторону, как испуганные рыбки.

Беседа не должна быть слишком серьезной, это она для себя уже решила. Ей ни к чему знать про него слишком много. Ну разве что имя, если необходимо. Его профессия, материальное положение – только в случае, если ан сам об этом заговорит. Все это неважно, главное – его тело…

Впрочем, до особых откровений не дошло, зря она опасалась. Встречались в ее жизни и куда более болтливые типы. Изредка он улыбался суетливой нервной улыбкой, обнажая слишком ровные, чтобы быть настоящими, зубы, и предлагал выпить еще. Наконец она ответила «нет», желая покончить с делом как можно быстрей, и спросила, не хочет ли он заглянуть к ней на чашечку кофе. Он тут же согласился.