Новак посерьезнел:

– Эти веские доводы говорят в пользу продолжения восхождения. Я не могу их не принять. Но, Мирослав, пойми и ты меня.

Кроужек опустил голову. Он долго рассматривал свои незашнурованные ботинки.

– Хорошо, Ян. Поступай так, как нужно поступать. Но ты лишаешь меня последнего шанса. Я больше никогда не смогу вернуться сюда. Никогда. А если честно, то я не мечтал, что когда-нибудь смогу ступить даже на это плато. – Мирослав поднял голову, простер руки кругом. – Но я здесь. Впереди высота, горы, стремление. И ты здесь. Ты не в силах бросить тень на горы, но ты бросаешь тень на меня. Сейчас ты в моем понимании – вершина, единственная на моем пути, которую я так и не преодолею.

Кроужек в упор посмотрел на Новака. Тот отвел глаза.

Вице-премьер понуро побрел к палатке.

– Погоди, Мирослав! – Начальник охраны быстро догнал его. – По-человечески я тебя понимаю и… В общем, решай сам.

Мирослав обнял товарища, похлопывая его по спине:

– Спасибо тебе… Ты вновь даешь мне шанс.

Глаза Базилевича источали порицание.

А Петр Миклошко словно выдохся. Он стоял усталый, изможденный, но с приподнятой головой; казалось, он молится богу…

Офицер связи вышел в эфир и запросил у поисково-спасательной базы в Гхунзе сводку о погоде и о русской экспедиции. Получив благоприятную сводку синоптиков и услышав проклятия в адрес русских («Они не выходят на связь!»), офицер доложил об этом Новаку.

Еще через некоторое время Базилевич указал рукой вверх.

Начальник охраны даже без бинокля разглядел одинокую фигурку, следующую за основной цепочкой очень странных альпинистов.

– Отстал, что ли… – протянул Новак.

– Наверное, – отозвался помощник. – Но тогда получается, что русских двенадцать человек. Откуда двенадцатый? Включили в состав еще одного?

Сзади раздался подсевший голос Петра Миклошко. Он был один поблизости с телохранителями вице-премьера:

– Наверняка они взяли с собой проводника-шерпа.

– Возможно, – задумчиво кивнул Базилевич. – Но обычно проводники идут в голове отряда, а этот плетется в хвосте. Значит, отстал русский. Они – настырный народ, и этот парень еще до темноты догонит свой отряд. – Он вопросительно посмотрел на шефа.

– Ты думаешь, у него есть выбор? – спросил озабоченный Новак. – Конечно, догонит.

3

Подъем оказался необычайно трудным. Под слоем снега на глубине тридцать-сорок сантиметров в некоторых местах сплошной лед. Под ногами снег скрипел и ухал. Но частое и натужное дыхание Дитера Лемке, казалось, заглушало эти звуки. Его легкие хрипели, он давно уже дышал только ртом, хватая холодный вечерний воздух.

Алина несколько раз оборачивалась на Лемке, кивком головы подбадривая его.

«Пошла вон!» – отвечали его глаза.

У широкой трещины, где путь шел вниз, а потом вверх по обрывистому краю, Лемке в изнеможении упал. Двадцатикилограммовый рюкзак перевесил его и застыл на грани пропасти. Лемке медленно потащило вниз. Он стал быстро загребать руками, в кровь сбивая пальцы о корку снега. А рюкзак продолжал тащить его в пропасть. Наконец он сообразил воспользоваться ледорубом, который висел у него на руке на страховочном ремешке. Он замахнулся и воткнул зазубренный наконечник в плотный снег. Подтянулся и зацепился свободной рукой за уплощенное лезвие топорика на обратной стороне ледоруба. И выругался, прося о помощи:

– Сука! Эй! Кто-нибудь! Да быстрее же!..

Кепке засмеялся, подходя к товарищу и подавая ему руку:

– Да не греби ты! И не бойся, все равно нам спускаться.

– Спускаться?! Тебя на шутки прорвало, да?!

С помощью Кепке он выбрался на ровную площадку. Освободился от ледоруба и рюкзака, поднялся на трясущиеся ноги. Его стеклянный взгляд намертво пристыл к командиру.

– Ларс! – истерично выкрикнул Лемке. – Это безумие! Еще немного – и я умру!

Шеель сидел на рюкзаке и молчал. Он был старше всех, опытнее и тоже устал. Но старался не подавать вида. Он всегда шел впереди связки. «А этот хлюпик, размазня сдался».

Алина смотрела на Лемке равнодушно. Она несла за спиной такой же груз, но ноги ее были словно из стали, она даже не присела отдохнуть.

Фитц и Вестервалле, неразлучная парочка, тоже выбились из сил и не поддержали Лемке.

– Это безумие, – повторил он. – Раньше я думал, что гора, – Лемке изобразил ладонями «домик», – это гора. Гора, и все. Лезешь вверх, спускаешься вниз. А на самом деле – это СТРАНА! Побывать в ней, исколесить ее вдоль и поперек – для меня непосильная задача. Я всегда завидовал тебе, Ларс. А когда мы стояли у подножья ледопада, у меня зашелся дух: «Неужели?!» – говорил я себе, глядя в небеса. В небеса, Ларс! Вершина горы – в небесах! Бог никогда не бросит нам сверху веревочную лестницу… Вот тогда я еще больше стал уважать тебя. Для меня ты стал если не Великим Ангелом, то Александром Македонским, когда-то бравшим приступом эту СТРАНУ. Но себе я тогда сказал: «Нет, Дитер, ты никогда не вознесешься туда. Это для избранных». Ты, Ларс, один из таких, я – нет. Ты удовлетворяешь свою страсть, а я работаю. Этот воздух не для меня. Этот ветер не для меня: здесь он всюду северный! Надо быть созданным для него, вот как ты, иначе рискуешь получить воспаление легких. Надо что-то решать. Нам незачем лезть так высоко. Нам нужно поворачивать. Мы прошли уже пять-шесть мест, где можно накрыть Кроужека и его бригаду.

– Ты выговорился?

– Нет. – Лемке уже невозможно было остановить. – Ты всегда говорил, что нам нужна организационная структура, что одиночки и фанатики быстро выдыхаются. Я ни тот, ни другой, но я выдохся. И я имею право спросить у тебя, Ларс: где та организация, о которой ты так часто говорил? – Лемке выбросил руку в никуда. – Там, где мы скрываемся после операций? Где зализываем раны? Она что, только в одном месте? Там есть, а здесь нет? – Он судорожно закашлялся и рукавом вытер ярко-красные губы. – Это не все, Ларс, я могу добавить, что не только я недоволен тобой. – Он посмотрел на Больгера и Вальтера Майера.

Те молчали. Но глаза начинали потихоньку роптать. И это несмотря на то, что Вальтер Майер в качестве наемника долгое время провел в горах Гиндукуша.

– Дитер прав, – наконец сказал он. – Я не во всем согласен с ним, но лезть выше – действительно безумие. Да и незачем. Ты извини, капитан, но это уже не страсть с твоей стороны, а прихоть. По плану, составленному тобой же, нам можно подниматься еще день, максимум – два.

Ларс Шеель сощурился. Нечто подобное он ожидал. Он зачерпнул пригоршней снега, вымыл руки, протер лицо, словно очищался от слов Лемке, вытер руки о свой красный пуховик, сплюнул.

– Я хочу послушать всех ропщущих, чтобы ответить всем разом, чтобы не тратить на каждого ни слова, ни полслова. Ну, кто еще недоволен мной? – он обвел взглядом команду.