Искалечил! Будь проклят Будимиров со своим препаратом!
Улица сыра, сумеречна. И привычные очереди. Не за сыновьями сегодня. Вывески: «Контора по сбыту», «Контора патентов», «Контора по трудоустройству». Скорее поднять Любима, чтобы ему хватило сил добраться до дома. А дома — мама. Дома — лепёшки и молоко. Дома — Степь. О ней не думать. Нельзя расслабиться.
Вот «Продукты». К прилавку не подойти. Всё-таки встаёт в хвост очереди. Оборачивается мужчина, удивлённо спрашивает:
— Клепик?! — Тут же подтверждает: — Он. Клепик.
— Надо же! Смотрите, Клепик! Здесь? Среди нас?
Теперь не к прилавку, к нему выстроилась очередь.
Пока ухаживал за Любимом, совсем позабыл о славе, а она тут, и помимо воли он дышит её ядовитыми парами.
— Я видела фильм о тебе!
— Смотри, до чего тощ!
— А разве правительство не кормит его? В магазин пришёл!
— Правительство накормит! За такие-то стихи!
А вдруг здесь есть слуги Властителя?! Бежать! На пути — люди. Если б не голодный брат, распихал бы их и вон!
— Где можно купить вашу книжку? С каких лет пишете? Когда, где будете выступать?
Нет, эти не были в тот час на улице!
— Трудолюбцы, пропустите Клепика к прилавку, пусть купит еды. А потом пусть почитает нам стихи!
— Ещё чего, пропускать! Подумаешь, писака! Видели мы таких! Любой дурак может рифмовать! Я тут загораю два с половиной часа. Вдруг мне из-за него не хватит?!
И всё-таки путь к прилавку расчистился. Сквозь строй на чужих ногах потащился к нему. Желтоватые куски сала, тёмные кости, сомнительной свежести колбаса. Пошёл к выходу.
— Вы не сказали, где можно послушать вас?
— Никому не нужны мои стихи. А где можно купить продукты? Брат болеет.
И снова откликнулось несколько голосов:
— Через два квартала рынок, там всё есть, но дорого!
Еле вырвался из объятий славы. Медленно бредёт по мрачной улице. Спиной чувствует: за ним идут. А если «справедливые» уже следят, и снова люди погибнут из-за него?! Втянул голову в плечи, почти побежал.
Как просто решила проблему Саломея! Пока её сын спит и превращается обратно в человека, уволила его из Учреждения, нашла захолустное село. Увезёт навсегда из этого проклятого города, лишь он встанет на ноги! Они могут себе это позволить, их никто здесь не знает. Саломея изменилась: бегает как девчонка, успевает и за сыном ухаживать, и кормить всю их братию вкусными супами. Откуда только берёт продукты.
Удастся убежать им с Любимом?!
Конкордия вчера спросила: «Ты уедешь, когда Любим поправится?» Он не ответил, сама ответила: «Уедешь. И мы никогда больше не увидимся». Неужели ещё любит, несмотря на его неспособность читать чужие мысли и позабыть о себе?
— Простите, пожалуйста, за беспокойство, — заступила ему дорогу девушка, протянула листок. — Автограф можно?
— И мне! — Кто кусок газеты протягивает, кто тетрадь, кто пачку папирос. Кое-как, не глядя в лица, расписывается. Седьмую подпись поставил, тридцатую, онемела рука.
— Скорее! — просит он, боясь взглянуть на небо. А руки с блокнотами и газетами всё тянутся к нему. Вот за кого борется с Властителем Апостол!
Вспомнил об Апостоле и поднял голову. Старик, может, не такой уж и старик, а войну прошёл точно — на щеке шрам, губа перерезана. «Где работаете?» — хочет спросить, не спрашивает. Умел бы читать мысли, сам бы знал.
— Я говорю, узнал! — восклицает с гордостью старик и начинает читать его стихи о солнце. Голос тих, но в тишине, кажется, гремит. На лицо старика упала тень. Джулиан посмотрел в небо. Померещилось. Не монстр. — Он не удирал, нет, — говорит старик. — Он плакал, я сам видел. Я тебе, Джулиан Клепик, вот что скажу, а ты прислушайся. Побереги себя. Больно нужен ты нам. Смотри, сколько нас хочет тебя послушать! Я воевал за таких, как ты. Но твоя война потяжелее моей… — Мутная слеза катится по блёклой щеке. — Понимаю, почему молчишь, за нас боишься, ясное дело. Молчи. Это наша забота найти твоё слово. Иди отсюда скорее. Отпустите его, люди!
— Почитай! — взмолилась женщина средних лет с очень светлыми глазами. — Хочу запомнить твой голос.
— Кто ты? — спрашивает он и слушает её судьбу: портниха, шьёт тайком, потому что налог отнял бы весь заработок.
А старик был сталеваром. Почти оглох.
— Ты видел горячий металл? — спрашивает он. — Ничего красивее не знаю. Сына убили. Жену превратили в робота. Сейчас я охотник за книгами. Читаю, не могу начитаться.
Какое сладкое чувство: сострадать кому-то! Может, он ещё и научится читать чужие мысли?!
— А я — никто, — говорит парень, его ровесник. — Работать не желаю. Подчиняться не желаю. Я не раб. Почитай нам.
Ещё мгновение, и строчки без спросу… Не вырвутся. Никогда больше не вырвутся: не всё равно ему, будут жить эти люди или нет!
…На рынке цены оказались слишком высокими. Зарплаты хватит накормить лишь два раза.
Дома, пока его не было, собрался консилиум.
— Реакция на раздражители великолепная. Полное возвращение эмоций. Заметили, как он обрадовался, увидев Апостола?
— А на Кору как смотрел?!
— Выражение лица всё время меняется!
— А кровь?
— Гемоглобина маловато.
Люди закрывают брата, но, судя по их спокойствию, состояние его нормальное.
— Я не смог купить продуктов, — шепнул Джулиан Конкордии. — Где вы их достаёте?
— Увидел меня, стал вставать, еле уложили. Боюсь, опять будет мучиться. Посоветуй, как быть?
— Не знаю, извини. Такой вопрос…
Конкордия вздохнула.
— Учреждение всё-таки подкармливает своих, заказы почти съедобные, — сказала деловым тоном. — Я кое-что принесла!
Обернулся к ним Апостол. Улыбка во всё лицо.
— Новый этап, детки мои! Предлагаю, как только поправятся наши пациенты, поехать за город костёр жечь! Надо же когда-то и отдохнуть?! Массовое производство наладим: всех вернём. Я даже отложил командировку.
— Как долго ждала этого! — Марика совсем не похожа на себя, голос срывается: — Столько ненормальных сразу!
Почему Апостол не отвечает ей взаимностью? Она же красавица и умница!
— Не надо прежде времени радоваться. — Роберто склоняется над Любимом. — О чём сейчас думаешь? — спрашивает.
— А о чём надо, скажи! Я в чём-то виноват?
— Что делаешь обычно в свободное время? Есть у тебя любимые занятия?
— Нет, — растерянно говорит Любим.
— Он — изобретатель, — начал было Джулиан, но Роберто приложил палец к губам.