Я не вижу, кто пришёл, я вижу лишь мать, тающую на глазах. Не струна натянутая, обмякшая плоть.
— Простите. Я не могу сегодня. Я знаю, приглашала. Простите, я больна.
И — щелчок двери, обозначающий начало новой матери для меня: она признаёт себя побеждённой, она обнаружила себя и, какими бы фиговыми листами теперь ни прикрывалась, больше от меня не спрячется.
— Ты не спросил меня, правильно ли ты поступил? Ты не выказал передо мной ни тени сомнения. Ты не несёшь на себе никакой вины. Ты не пришёл ко мне за помощью, как приходят все. Ты пришёл взорвать меня. Ты переступил барьер. Никто не переступает. Ты хочешь лететь. Что ты вкладываешь в эти слова?
Если можно изменить пол, можно изменить цвет, размер глаз, черты лица? А рост? Что можно изменить в замысле Света, что — нет?
Человек красит волосы, чтобы выглядеть моложе. Наша учительница биологии, Вета Павловна, красит волосы. Она, как и Саша, — очень высокая. Похожа на мужчину. Но делает себе причёску. Она хочет нравиться. Кому? У неё нет мужа. Она тоже и мужчина и женщина? Она выбрала себе трудный путь? О её пути говорит мать?
Почему же нельзя поменять пол, если это очень нужно? Сейчас всё чаще меняют пол — официально во всех странах! Разве мать не знает этого? И также существуют институты красоты! Вета Павловна рассказывала нам о них и о том, как там улучшают внешность: меняют форму носа, губ…
Если бы люди не приукрашивали себя, многие из них не вышли бы замуж и не женились бы…
А Вета Павловна отказалась бы от операции, если бы Чудак предложил ей сделать такую, какую сделал Саше?
— Бог пытался объяснить тебе, ты не слышишь. Бог учит тебя. Поэтому отнял у тебя работы отца.
Не Бог. Сожгла женщина, не понимая, что делает, — возражаю я матери. Не я — Саша возражает матери.
— Тебя ждёт ещё много испытаний, Бог хочет, чтобы ты понял.
Замолчи! — кричу я во весь голос. Несусь к матери, обеими руками закрываю ей рот. — Не смей! Не смей! — кричу я, видя перед собой то, что она проделала с Виленом, хотя параллель сама по себе не правомерна. — Не смей ничего плохого сделать Саше!
Не бегу. Не кричу. Прижимаюсь к своей двери и без сил, опустошённый, так стою.
На другое утро, уходя на работу, мать говорит:
— Сегодня к тебе придёт твой отец.
В этот день Пашка спас Котика.
С тех пор, как Пашка спас меня от него, я часто хожу на этаж Котика. Зачем? Что тянет меня к нему? Тоска по тому времени, когда был жив Павел и одевал меня при Котике, как одевают детей их родители, или попытка понять самого Котика, существо для меня загадочное?
Издалека смотрю на него. Шахматы, карты, фанты, камни, салочки… — игры на переменах разные, но итог той, в которой участвует Котик, всегда один: рождается злость, а в результате — крик и драка. Котику кажется: все ему что-то должны. Он так и кричит: «Ты должен взять ход назад», «Ты должен идти не той картой».
В отличие от его матери, ребята не хотят быть должны Котику и доказывают ему это кулаками.
Котик же сильнее многих и — хитрее. Всегда найдёт момент, когда ударить человека носком своего тяжёлого ботинка в уязвимое место, обычно ниже пояса. Или может растопыренными пальцами со всего маха ткнуть человека в лицо, целясь в глаза. Только чудо спасло однажды его жертву от слепоты.
В тот день Котика повалили на пол. Двое держали руки, двое — ноги, остальные били. Били ногами, молотили кулаками.
Откуда взялся Пашка? Раскидал парней и поднял Котика.
Кровь из носа, перекошенное отёком лицо…
— Ты чего лезешь?
— Ты знаешь, какую суку спасаешь?
— Убить его надо! — орут на Пашку ребята.
— Не играйте с ним, и все дела. Сами лезете. Вам нравятся его шахматы, его конструктор, его карты… Он покупает вас. А вы покупаетесь. Сами дураки.
Пока Пашка вещает, Котик приходит в себя и неожиданно со всего маха бьёт одного из мальчиков в живот. Пашка хватает его руку и вывёртывает её.
— Шкура злая, — шипит и волочёт Котика в туалет, на ходу крича ребятам: — Вы будете виноваты! У таких подлецов всегда другие виноваты!
Я тоже был в толпе, но меня хватило лишь на то, чтобы рвануться туда и по обыкновению остаться наблюдателем: драться не умел, оттащить ребят от Котика не смог бы. Нигде и никогда участником я не был. Но сегодня нужно решить…
Что решить?
Шум воды, смывающей Котиковы кровь и сопли, злой скрежет Пашкиного голоса: «Подонок», «Пожалуешься кому, убью, запомни, гадина, моё слово твёрдое», «Не жить тебе, если пасть раззявишь!», «Мешок говна», «Смердишь на всю школу, вонючка…»
Это Саша. Он ткнул меня носом в реальность, заставил заметить пыль на полках и на столах его прошлой жизни, седой висок его матери, приспущенные штаны Чудака. Саша вкрутил меня в жизнь, что ежесекундна: в уроке, в драке, в машине, едущей по нашему двору, в запахе еды от тёти Шуры… И теперь быт тянет меня в свою пропасть: кровь, широкая тугая окантовка ботинка, разорванный пиджак, ребята вокруг со своим набором ругательств и угроз, кафель туалета, запах мочи, дым от сигарет…
Но земная мешает моей жизни другой. Погружусь целиком в быт, не смогу понять, куда и зачем поднимается мать, не услышу Павла…
Время — выбрать. С двумя жизнями мне не справиться. Как мать умудряется совмещать их? Можно ли этому научиться?
Интуитивно я чувствую: быт — жесток, бесцеремонен, нестабилен, полон опасностей, а жизнь Павла и матери в Свете — стабильна, спокойна, добра, насыщенна.
Давно мы с Пашкой сидим на уроке, и механически я решаю задачу. Но я вижу Пашкину склонённую над тетрадью голову, красное ухо, щёку, источающие не излитую до конца злость, и слышу его вопрос, никогда не заданный мне: «Какого чёрта ты таскаешься глазеть на этого дурака?»
Этот миг.
Могу ли я сейчас, когда передо мной алгебраическая задача и Пашкино красное ухо, попасть на дорогу из Света, по которой бредёт мать? Для этого надо перестать решать задачу, закрыть глаза, чтобы не видеть Пашкину злость, надо над ними… Что «над ними»? Взлететь? Воспарить? Подняться? А я могу подняться над всем и всеми? Котика чуть не убили сегодня. И Пашка спас Котика. Спас и называет его подлецом.
Это «что-то», что может вывести меня на дорогу матери, запружено сейчас — моим участием в быте, вопросами, скользящими во мне. И я не могу высвободить это «что-то» — задача решается, красное ухо горит огнём светофора — путь закрыт, вопросы атакуют меня…
— Айда ко мне, — предлагает Пашка после уроков.
Но я неожиданно говорю:
— Ко мне?!
Я хочу сказать Пашке, что у меня есть Павел и он ждёт меня. Но, по обыкновению, слов нет, и я лишь смотрю на Пашку. И ловлю себя на том же: сегодня — переломный день, сегодня я должен решить. Одно моё «я» хочет, чтобы Пашка пошёл со мной, а другое хочет выбраться на дорогу.