— Тут столько наворочено… Первое-то: она ещё не знает, каково ей будет, это я знаю. Второе: конечно, столько лет одна… понять можно. Плакала ночами-то… Третья: не прожить нам, говорит, материально, цены растут, а зарплата… совсем ерунда. Ну и четвёртое, конечно: положения хочет — мол, замужем она. Я-то незаконный. А этот прямо так и врубил: «Расписываемся сначала, тут же твоего парня усыновляю, а потом уже едем строить жизнь». Они и свадьбу уже сыграли. Народу немного было, ну, с другой стороны, зачем и много-то? Одиннадцать человек. Уж очень она свадьбе радовалась. Платье, конечно, не белое, возраст, а красивое — зеленоватое, с цветами, длинное. Знаешь, какая она сидела за столом? Совсем как в кино. Улыбалась очень. Я даже смотреть не смог, реветь начал, убежал в ванную. А командировочному-то ребёнка хочется. Немолодой, а детей не успел завести. Что там у него с жизнью-то было, не моё дело. Подай ему ребёнка прямо сейчас! Вот и замуж, как положено. Сам подумай, могу я ей эту музыку испортить? Она и не сказала бы мне ничего в ответ, если я ляпнул бы ей: «Не выходи». Наверняка и не вышла бы, но глаза-то… Как я жить буду с её глазами-то?
— Почему он здесь не хочет жить?
— Там у него работа, положение. Здесь не нужен никому. Он, конечно, сказал: «Буду искать тут работу. Если найду, переедем… Квартиру сдавать пока будем, деньги нам переправят раз в два месяца. Квартиру терять нельзя». Распоряжается. Даже жильцов нашёл. Что я скажу? Что мать скажет?
— Останься жить со мной… — снова говорю, хотя Пашка всё разобъяснил мне. Говорю, и дух замирает: что я такое говорю? Если Свет решил отнять у меня Пашку, он, чего доброго, и вовсе убьёт его!
Пашка помогает мне замазать мою фразу:
— Я ж тебе и говорю, я бы что-нибудь придумал, тётку бы уговорил жить со мной в квартире, да мать без меня пропадёт, плакать будет, маяться, — повторяет, как попка. — А я и гаркну, так и скажу — его словами: «Встань, скажу, прямо и слушай внимательно». А если руки в ход пустит, пожалеет. — Я кивнул. Пашкины кулаки хорошо известны каждому в школе. — Мне пора. — Он снял крылья, аккуратно сложил их вместе с жилетом и «двигателем» в угол.
Так и скажи Саше, в размере крыльев дело. И ни в чём другом.
— Саша сейчас в пропасть прыгает, — сказал я. — Только бы жив!
Пашка кивнул, повторил моё «Только бы жив!», прижал к себе Павла на мгновение и отдал мне.
— Ты не думай, мы всё равно вместе. — Он снова отводит от меня взгляд. — Школу кончу и вернусь. Учиться буду здесь. Ты не думай. Ты всё равно…
У него тоже голос уже сломался, а на этих словах сорвался на петуха. Пашка со всего маху хлопнул меня по плечу, я даже присел от неожиданности, и выскочил из комнаты.
Я не пошёл за ним. За ним полетел Павел.
Может, Свет и не отнял у меня Пашку? Может, он даёт мне время сделать свои дела, которые я всё равно должен сделать один? Может, Свет освобождает меня от всех, чтобы я был с матерью?
Павел вернулся и стал носиться по комнате, взад и вперёд.
Анюта приезжает, как обещала.
В этот день мать дома. Это впервые на моей памяти. Что случилось? С работы выгнали её, или она сама ушла? Заболела? Вроде незаметно. Она никогда не болеет. А в последнее время даже пополнела немного, и румянец на щеках, и глаза блестят…
Гадать бессмысленно, всё равно до истины не докопаюсь.
Так или иначе, мать открывает Анюте сама.
Я у себя и слышу их странный разговор.
— Поедем с нами.
— Я согласна.
Мать поедет к Анюте? Я мотаю головой. Мать будет со мной? И я кричу: «Спасибо, Свет!» Закидываю голову, но вижу только серовато-белый потолок. И не надо мне видеть, я знаю: Свет там есть! И Он устраивает мне праздник.
Заходит в мою комнату Анюта.
— Помочь тебе собраться? Мама едет с нами. Павел летает от одного к другому: то садится на Анютину голову, то на мамину, то на мою.
— Поедешь, Круша, поедешь, чего волнуешься? Иов тебя и повезёт. Ну же, не волнуйся, — Анюта разговаривает с Павлом, а сама следит за тем, как я собираюсь. Особенно собираться нечего: книги и тетради, я хочу заниматься.
— Не забудь взять трусы, носки. И свитер.
Из свитера я вырос. Я возьму куртку, которую мне купила тётя Шура.
Анюта так же, как и тётя Шура, открывает мой шкаф и перебирает вещи. Свитер, рубашки. Она не говорит «Ты вырос из всего», она вообще ничего не говорит, аккуратно отбирает то, что, по её мнению, может понадобиться, и идёт к двери.
Мать тоже готова. У неё в руке полиэтиленовая сумка с книгой и небольшой свёрток.
Вспомнив, что тётя Шура везла на дачу продукты, иду к холодильнику. У меня есть курица. Я не успел сварить её. Уже кладу её в полиэтиленовый пакет, как Анюта говорит:
— Положи в морозильник, чтобы не испортилась. Я еду купила. Идём же, опоздаем на поезд.
Откуда мать знает Анюту, почему они говорят, как старые знакомые? В электричке сидят напротив друг друга. Анюта рассказывает об огороде и саде. Мать задаёт вопросы. Откуда она знает о сортах огурцов и клубники, яблок и кабачков?
Павел — у меня на коленях, и от него через руки в меня — покой.
Впервые за всю жизнь во мне — покой. Меня чуть качает в этом покое, но ни одного движения я сделать не могу, так сладок мне голос матери. Не мне она говорит, как обычно, но при мне и для меня, я знаю, мать хочет, чтобы я слышал:
— Моя бабка знала землю и часто повторяла: «Не бойся испачкать руки. Тебе кажется, что это грязь. Не грязь, твоя еда, твоя постель, твоя вечность…» Она заставляла меня рыхлить землю, сажать семечко, полоть сорняки. И всё приговаривала: «Уйди грех из меня, уйди скверна. Приди росток, приди плод». Сначала заставляла, пока я хотела бежать прочь. Дорога у меня есть — бежать. — Мать не оборвала себя, не сделала значительную паузу, как ни в чём не бывало, будто о каше на плите или о крючке для пальто сказала, и продолжала: — А бабка хвать за шкирку и — держит на месте. Я рвалась из её рук, пока не прострелило насквозь: не на месте держит она меня, направление даёт бежать.
Анюта не понимает? Сейчас не о том спросит. Она спрашивает:
— Что выращивала она?
Слова «патиссоны», «облепиха», которые я слышу в первый раз, легко погружаются в меня как родные, будто они уже жили в глуби моей, будто эти слова — мои.
Мы с Павлом могли бы нестись впереди по широкой деревенской улице, но разговор матери и Анюты держит нас возле них.
Я уже почти с мать ростом, и мне нравится, что наши головы — на одном уровне и плечи чуть соприкасаются.
Иногда Павел срывается с моего плеча, но тоже не летит вперёд, а кружит над нашими головами. Петля, ещё петля.
Всегда от матери для меня жил лишь голос, а сегодня вот она, идёт рядом со мной по дороге. И слева от нас — лес, потом поле с зелёными ростками, а справа — дома с огородами. И слова матери мне предназначены тоже, я чувствую это.