Однако в такие дни, как сегодня, когда холодный ветер с Постного Пути завывал в шпилях Квемского дворца, он мечтал отослать в Изорддеррекс зеркало, в которое он смотрелся утром, чтобы его отражение правило там вместо него. Тогда он сможет остаться здесь и вспоминать о далеком прошлом. Англия в разгар лета. Омытые дождем улицы Лондона, которые увидел он проснувшись. Мирные поля в окрестностях города, наполненные жужжанием пчел. Именно такие сцены воображал он себе с тоской, когда пребывал в элегическом настроении. Однако такие настроения редко владели им долго. Он был слишком большим реалистом и требовал правды от своих воспоминаний. Да, действительно шел дождь, но он хлестал с такой исступленной злобой, что побил все фрукты в садах. А тишина этих полей была затишьем перед боем. А нежный шепот исходил не от деревьев, а от мух, прилетевших, чтобы отложить свои яйца.
В то лето началась его жизнь, и ее первые дни были наполнены знамениями Апокалипсиса, а не знаками любви и плодородия. Не было такого проповедника в парке, который не знал бы наизусть Откровение Иоанна Богослова, и не было такой шлюхи на Друри-Лейн, которая не утверждала бы, что видела танец Дьявола на полночных крышах. Разве могли эти дни не повлиять на него: не наполнить его ужасом перед надвигающейся катастрофой, не внушить ему любовь к порядку, к закону, к Империи? Он был дитя своего времени, и если в своем стремлении к порядку он зачастую бывал жестоким, то была ли это его вина или вина века?
Но трагедия была не в страдании, которое было неизбежным следствием любой социальной деятельности, а в том факте, что его достижениям теперь угрожали силы, которые – позволь им только прийти к власти – вновь ввергнут Имаджику в тот хаос, из которого он спас ее, и разрушат его труд за ничтожную часть времени, потребовавшегося для того, чтобы его совершить. Для подавления этих подрывных сил у него существовал ограниченный набор возможностей, и после событий в Паташоке и раскрытия заговора против него он удалился в покой Квемского дворца, для того, чтобы решить, какую из этих возможностей выбрать. Он мог продолжать рассматривать бунты, забастовки и восстания как мелкие неприятности, ограничивая ответные меры малыми по масштабу, но красноречивыми репрессиями, вроде сожжения деревушки Беатрикс или судов и казней в Ванаэфе. Однако у этого пути было два значительных недостатка. Самое последнее покушение на его жизнь хотя и не имело успеха, все же было довольно близко к этому, и до тех пор, пока последний радикал и революционер не будут уничтожены, он вряд ли сможет чувствовать себя в безопасности. Кроме того, когда по всей его Империи то тут, то там происходят эпизоды, требующие соответствующих ответных мер, то будет ли иметь нужный эффект новая волна чисток и репрессий? Возможно, настало время для осуществления более честолюбивого замысла? В городах ввести военное положение, арестовать тетрархов, чтобы их злоупотребления могли быть разоблачены именем справедливого Изорддеррекса, сменить правительства, а малейшие признаки сопротивления подавить силой всей армии Второго Доминиона. Может быть, стоит сжечь Паташоку вслед за Беатриксом. Или Л'Имби вместе с его жалкими храмами.
Если этот план осуществится успешно, доска будет вытерта начисто. Если же нет – если его советники недооценили масштабы смуты и ее лидеров, тогда может случиться так, что он окажется в ловушке, и Апокалипсис, в который он был рожден в то далекое лето, наступит снова, здесь, в самом сердце его обетованной земли. Что будет, если вместо Паташоки сгорит Изорддеррекс? Куда отправится он за утешением? Может быть, обратно в Англию? Интересно, сохранился ли еще его небольшой дом в Клеркенуэлле, а если и сохранился, то благоприятны ли до сих пор его стены для дел страсти, или происки Маэстро выскоблили их до последней доски и гвоздя? Вопросы эти мучили его. Размышляя над ними, он обнаружил любопытство – нет, не просто любопытство, а страстное желание выяснить, как выглядит Непримиренный Доминион спустя почти два столетия после его сотворения.
Его размышления были прерваны Розенгартеном (этим именем он наградил его в минуту иронии, ибо более бесплодного существа никогда не существовало). [10] Кожа его была покрыта пятнами, оставшимися после болезни, подхваченной в болотах Ликвиота, в муках которой он оскопил сам себя. Главным в жизни Розенгартена был долг. Среди генералов он был единственным, кто не осквернял аскетическую атмосферу этих комнат каким-нибудь греховным излишеством. Двигался и говорил он очень тихо, духами от него не пахло, он никогда не пил и не ел криучи. Он был абсолютным ничто и единственным человеком, которому Автарх безоговорочно доверял.
Он пришел с известиями и изложил их коротко и ясно. В сумасшедшем доме на острове в Море Жерцемита произошел бунт. Почти весь гарнизон был уничтожен при обстоятельствах, которые до сих пор выясняются, и пленники сбежали под предводительством человека по имени Скопик.
– Сколько их там было? – спросил Автарх.
– У меня есть список, сэр, – ответил Розенгартен, открывая принесенную с собой папку. – Не досчитались пятидесяти одного человека. Большинство из них – религиозные диссиденты.
– Женщины?
– Ни одной.
– Когда они будут пойманы, их следует казнить.
– Многим из них роль мучеников придется по вкусу, сэр. Решение поместить их в сумасшедший дом было принято, исходя из этого соображения.
– Стало быть, они вернутся к своей пастве и вновь будут проповедовать революцию. Мы должны положить этому конец. Сколько из них действовали в Изорддеррексе?
– Девять. В том числе и отец Афанасий.
– Афанасий? А это кто такой?
– Голодарь, который объявил себя Христом. У него была церковная община рядом с гаванью.
– Тогда он может вернуться туда.
– Это весьма вероятно.
– Все они рано или поздно вернутся к своим приверженцам. Мы должны быть готовы к этому. Никаких арестов. Никаких судов. Тихая и быстрая смерть.
– Да, сэр.
– Я не хочу, чтобы Кезуар об этом знала.
– Я полагаю, она уже знает, сэр.
– Тогда ей надо помешать принять меры, которые могут привлечь к себе внимание.
– Понимаю.
– Все должно быть сделано без огласки.
– И еще кое-что, сэр.
– В чем дело?
– Перед бунтом на острове было еще два человека...
– И что?
– Трудно сказать что-нибудь определенное на основе полученного сообщения. Похоже, один из них – мистиф. Описание другого может заинтересовать вас...
Он передал сообщение Автарху, который сначала бегло пробежал его, а потом углубился более внимательно.
– Насколько надежна эта информация?
– В настоящий момент я не могу сказать с уверенностью. Описания подтвердились, но я не допрашивал людей лично.