– Ну разумеется, если ты думаешь, что этого времени хватит. Мы с Хуззах можем подождать тут, пока ты выяснишь все проблемы.

– Не здесь, – сказал Пай. – Мне не кажется, что это было бы благоразумным.

– Почему?

– Просто не кажется, – сказал Пай с легкой настойчивостью в голосе.

– Ты боишься, что они собираются убить нас, так ведь?

– Ну... у меня... есть некоторые сомнения, скажем так.

– Тогда мы все сейчас уйдем.

– Такой возможности у нас нет. Я остаюсь, а вы уйдете. Вот, что они предлагают. И это не предмет для обсуждения.

– Понятно.

– Со мной все будет хорошо, Миляга, – сказал Пай. – Почему бы вам не вернуться в кафе, где мы ели завтрак? Ты сможешь его найти?

– Я могу, – сказала Хуззах. Во время этого разговора она стояла, опустив глаза вниз. Теперь она подняла их, и они были полны слез.

– Подожди меня там, ангел, – сказал Пай, впервые назвав ее милягиным прозвищем. – Оба вы ангелы.

– Если ты не присоединишься к нам до захода солнца, мы вернемся и найдем тебя, – сказал Миляга. Сказав это, он грозно расширил глаза. Улыбка была у него на губах, угроза – во взгляде.

Мистиф протянул руку для рукопожатия. Миляга взял ее и привлек мистифа к себе.

– Я не шучу, – сказал он. – Я говорю это совершенно серьезно.

– Мы поступили правильно, – сказал Пай. – Все остальное было бы неблагоразумным. Прошу тебя, Миляга, доверяй мне.

– Я всегда доверял тебе, – сказал Миляга, – и всегда буду доверять.

– Нам повезло, Миляга, – сказал Пай.

– В чем?

– В том, что мы провели все это время вместе.

Миляга встретился взглядом с Паем и понял, что мистиф прощается с ним всерьез. Несмотря на все свои оптимистические заверения, Пай, судя по всему, совершенно не был уверен в том, что они встретятся вновь.

– Я увижу тебя через несколько часов, Пай, – сказал Миляга. – Моя жизнь зависит и от этого. Ты понимаешь? Мы давали друг другу обеты.

Пай кивнул и высвободил руку из милягиного пожатия. Маленькие, теплые пальчики Хуззах уже ждали своей очереди.

– Давай-ка пойдем, ангел мой, – сказал Миляга и повел Хуззах обратно к воротам Кеспарата, оставляя Пая под охраной взвода.

Пока они шли, она оглянулась на мистифа дважды, но Миляга сопротивлялся искушению. В такой ситуации Паю будет только хуже, если он расчувствуется. Лучше вести себя так, как если б все они были уверены, что встретятся через несколько часов и будут попивать кофе в Оке Ти-Нун. В воротах, однако, он не смог удержаться от того, чтобы оглянуться на цветущую улицу и бросить последний взгляд на существо, которое он любил. Но взвод уже исчез внутри чианкули, забрав с собой блудного сына.

Глава 32

1

Наступили долгие изорддеррекские сумерки, но до полной темноты оставалось еще несколько часов. Автарх находился в комнате неподалеку от Башни Оси, куда доступ дню был закрыт. Здесь утешение, приносимое криучи, не было испорчено светом. Было так легко поверить, что все вокруг – только сон, а значит, не стоит никакого сожаления, если – или, вернее, когда – этот сон рассеется. Однако, как обычно, Розенгартен безошибочно отыскал его нишу и принес известия не менее сокрушительные, чем самый яркий свет. Попытка незаметно уничтожить оплот Голодарей, предводительствуемых отцом Афанасием, благодаря прибытию Кезуар превратилась в публичный спектакль. Вспыхнуло и быстро распространилось насилие. Судя по всему, войска, первоначально направленные для штурма оплота Голодарей, были вырезаны до последнего солдата, но проверить эту информацию не было никакой возможности, потому что путь в портовый район преграждали самодельные баррикады.

– Только этого момента и ждали все секты, – высказал свое мнение Розенгартен. – Если мы не растопчем очаг сопротивления немедленно, то все религиозные фанатики Доминионов заявят своим последователям, что День настал.

– День Страшного Суда, что ли?

– Так они скажут.

– Может быть, они и правы, – сказал Автарх. – Почему бы не дать им побунтовать немного? Они все ненавидят друг друга. Мерцатели – Голодарей, Голодари – Зенетиков. Пусть перережут друг другу глотки.

– Но город, сэр...

– Город! Город! Что ты говоришь мне об этом трахнутом городе? Это наша жертва, Розенгартен. Неужели ты этого не понимаешь? Я сидел здесь и думал: если б я только мог заставить Комету упасть на него, я бы сделал это. Пусть он умрет так же, как жил: красиво. Что ты так опечален, Розенгартен? Будут и другие города. Я смогу построить еще один Изорддеррекс.

– Тогда, может быть, нам лучше вывезти вас сейчас, пока смута не распространилась.

– Мы здесь в безопасности или нет? – спросил Автарх. Последовало молчание. – Значит, ты не уверен.

– Там идет такая битва.

– И ты говоришь: она начала все это?

– Это носилось в воздухе.

– Но она послужила искрой? – Он вздохнул. – Черт бы ее побрал, черт бы ее побрал. Знаешь, созови-ка ты генералов.

– Всех?

– Матталауса и Расидио. Они могут превратить этот дворец в неприступную крепость. – Он поднялся на ноги. – А я намереваюсь пойти поговорить с моей ненаглядной супругой.

– Нам прийти туда к вам?

– Разве что, если вы пожелаете стать свидетелями убийства.

* * *

Как и в прошлый раз, покои Кезуар оказались пусты. Но Конкуписцентия (утратившая все свое кокетливое настроение, дрожащая и с сухими глазами, что для ее постоянно плачущего племени было эквивалентом слез) знала, где находится его супруга: в своей часовне. Он ворвался внутрь в тот момент, когда Кезуар зажигала свечи у алтаря.

– Я звал тебя, – сказал он.

– Да, я слышала, – сказала она. Ее голос, некогда выпевавший каждое слово, теперь был тусклым и невзрачным, как и весь ее вид.

– И почему же ты не ответила?

– Я молилась, – сказала она. Задев небольшой факел, с помощью которого она зажигала свечи, Кезуар повернулась к алтарю. Подобно ее покоям, он был коллекцией всевозможных излишеств. Вырезанный из дерева и расписанный Христос висел на позолоченном кресте, в окружении херувимов и серафимов.

– И за кого же ты молилась? – спросил он.

– За себя, – ответила она просто.

Он схватил ее за плечо и развернул к себе лицом.

– А как насчет людей, которых разорвала толпа? За них ты не молилась?

– За них есть кому помолиться. У них есть люди, которые любили их. А у меня никого нет.