Он бросился на дверь в последний раз и отказался от дальнейших попыток такого примитивного штурма. Он сделал вдох, выдохнул воздух в свой кулак и ударил пневмой о дверь точно так же, как он делал это в Джокалайлау. Тогда под его ладонью был лед, и треснул он лишь после нескольких попыток, но на этот раз, то ли потому, что его желание оказаться по другую сторону двери было сильнее желания освободить женщин, а может быть, просто из-за того, что теперь он был Маэстро Сартори, человеком, у которого есть имя и который кое-что знает о своей силе, сталь поддалась с первого удара, и в двери образовалась неровная трещина.
Он услышал, как Сартори что-то крикнул, но не стал терять время на то, чтобы вдаваться в смысл его слов. Вместо этого он нанес удар второй пневмой, и на этот раз рука его прошла сквозь дверь, превращая сталь в осколки. И в третий раз он поднес кулак ко рту, ощутив при этом запах своей собственной крови, хотя боль пока не чувствовалась. Он зажал в кулаке третью пневму и ударил ее о дверь с воплем, который посрамил бы даже самурая. Петли взвизгнули, и дверь рухнула. Не успела она коснуться пола, как он уже был в передней и убедился в том, что в ней никого нет – по крайней мере, живых. Три трупа, принадлежащие товарищам того солдата, который первым поднял тревогу, растянулись на полу. Всех их постигла одинаковая участь: на теле каждого зияла одна-единственная рубленая рана. Он перескочил через них в сторону двери, добавив несколько капелек крови из своей поврежденной руки к разлившемуся по полу озеру.
Коридор перед ним был заполнен дымом, словно в недрах Дворца горело какое-то отсыревшее гнилье. Но сквозь эту пелену ярдах в пятидесяти от него ему удалось разглядеть Сартори и Пая. Какую бы выдумку ни изобрел Сартори для того, чтобы удержать мистифа от выполнения своей миссии, но так или иначе она сработала. Они бежали прочь от башни, не оглядываясь, словно любовники, только что спасшиеся от смерти.
Миляга сделал глубокий вдох, но на этот раз не для того, чтобы выдохнуть пневму. Он выкрикнул имя Пая в сумрак коридора, и клубы дыма рассеялись, словно звуки, исходившие из уст Маэстро, обладали материальной природой. Пай остановился и посмотрел назад. Сартори взял мистифа под руку, похоже, пытаясь поторопить его, но глаза Пая уже отыскали Милягу, и он не позволил себя увести. Вместо этого он высвободился и сделал шаг по направлению к Миляге. Пелена дыма, разделенная его криком, вновь сгустилась, и лицо мистифа превратилось в расплывчатое пятно. Но Миляга прочел смятение во всей его фигуре. Похоже, он не знал, назад ему идти или вперед.
– Это я! – закричал Миляга. – Это я!
Он увидел Сартори за плечом мистифа и услышал обрывки предупреждений, которые тот ему нашептывал: что-то по поводу того, что Ось овладевает их сознанием.
– Я не иллюзия, Пай, – сказал Миляга, продолжая двигаться вперед. – Это я, настоящий. Я – Миляга.
Мистиф замотал головой, оглянулся на Сартори, потом снова перевел взгляд на Милягу, полностью сбитый с толку увиденным.
– Это всего лишь мираж, – сказал Сартори, уже не утруждая себя шепотом. – Пошли, Пай, пока мы не в ее власти. Она может свести с ума.
Слишком поздно для таких предупреждений, подумал Миляга. Теперь он был достаточно близко от мистифа, чтобы разглядеть выражение его лица. Это было лицо безумца: глаза широко раскрыты, зубы сжаты, лоб и щеки забрызганы кровью, которая смешалась с ручейками пота. Наемный убийца в прошлом, мистиф давно уже потерял вкус к этому ремеслу (это стало ясно уже в Колыбели, когда он не решился убить охранника, несмотря на то, что от этого зависела их жизнь), но теперь ему вновь пришлось им заняться, и сердечная боль, которую он при этом испытывал, была написана у него на лице. Он был на грани нервного срыва. И теперь, когда перед глазами у него оказались два человека, говоривших голосом его возлюбленного, он утрачивал последние остатки психического равновесия.
Рука его потянулась к ремню, с которого свисал такой же ленточный клинок, как и те, что были у отряда палачей. Миляга услышал свист, когда мистиф вынул клинок из-за пояса: судя по всему, край его нисколько не затупился о тела предыдущих жертв.
За спиной у мистифа Сартори сказал:
– Почему бы и нет? Ведь это только тень.
Взгляд Пая стал еще более безумным, и он поднял трепещущее лезвие у себя над головой. Миляга замер. Еще один шаг – и он оказался бы в пределах досягаемости клинка. Никаких сомнений в том, что Пай готов пустить его в ход, у него не было.
– Давай! – сказал Сартори. – Убей его! Одной тенью станет меньше...
Миляга взглянул на Сартори, и, похоже, именно это едва заметное движение сыграло роль спускового крючка. Мистиф бросился на Милягу, со свистом опуская клинок. Миляга отшатнулся назад, избегая встречи с клинком, который, без сомнения, вполне мог бы рассечь пополам его грудь, но мистиф не собирался дважды повторять одну и ту же ошибку и перед следующим замахом подскочил к Миляге почти вплотную. Миляга попятился, поднимая вверх руки, но подобные жесты не могли произвести на Пая никакого впечатления. Он стремился уничтожить это безумие и сделать это как можно быстрее.
– Пай? – выдохнул Миляга. – Это же я! Я! Я оставил тебя в Кеспарате! Ты помнишь?
Пай дважды взмахнул клинком, и второй удар задел плечо и грудь Миляги, рассекая пиджак, рубашку и плоть. Миляга извернулся, не давая клинку проникнуть глубже, и зажал рану своей и так уже окровавленной рукой. Сделав еще один шаг назад, он уперся в стену коридора и понял, что отступать дальше некуда.
– А как же моя последняя вечеря? – сказал он, глядя не на клинок, а прямо в глаза Паю, пытаясь пробиться сквозь кровавую пелену безумия к здравому уму, который съежился где-то сзади. – Ты же обещал мне, Пай, что мы поужинаем вместе. Разве ты не помнишь? Рыба внутри рыбы внутри...
Мистиф замер. Клинок трепетал у его плеча.
– ...рыбы.
Клинок продолжал трепетать, но не опускался.
– Скажи, что ты помнишь, Пай. Прошу тебя, скажи, что ты помнишь.
Где-то за спиной у Пая Сартори разразился новыми увещеваниями, но для Миляги они были всего лишь невнятным шумом. Он продолжал смотреть в пустые глаза мистифа, пытаясь уловить хоть какой-нибудь признак того, что его слова произвели на палача какое-то впечатление. Пай сделал неглубокий, прерывистый вдох, и складки у него на лбу и у рта разгладились.
– Миляга? – сказал он.
Он не ответил. Он только отнял руку от своего плеча и продолжал неподвижно стоять у стены.
– Убей его! – продолжал повторять Сартори. – Убей его! Это всего лишь иллюзия!
Пай повернулся, по-прежнему сжимая клинок в поднятой руке.
– Не надо... – сказал Миляга, но мистиф уже двинулся в направлении Автарха. Миляга выкрикнул его имя и оттолкнулся от стены, пытаясь остановить его. – Пай! Послушай меня...
Мистиф бросил взгляд назад, и в это мгновение Сартори поднял ладонь к своему глазу, сжал кулак и плавным движением вытянул руку вперед, высвобождая то, что она выхватила из воздуха. С ладони его полетел небольшой шарик, за которым тянулся дымный след, – нечто вроде материализовавшейся энергии его взгляда. Миляга потянулся к мистифу, стремясь оттащить его в сторону от траектории полета, но рука его бессильно ухватила воздух в нескольких дюймах от спины Пая, а когда он предпринял вторую попытку, было уже поздно. Трепещущий клинок выпал из рук мистифа, отброшенного назад силой удара. Не отрывая взгляда от Миляги, он упал прямо ему в объятия. Сила инерции увлекла их обоих на пол, но Миляга быстро выкатился из-под мистифа и поднес руку ко рту, чтобы защитить их с помощью пневмы. Однако Сартори уже исчезал в облаке дыма. На лице его застыло выражение, воспоминание о котором мучило потом Милягу еще много дней и ночей. В нем было больше тоски, чем триумфа, больше скорби, чем ярости.