– Господи ты Боже мой, – услышала она голос Дауда и, обернувшись, увидела его в коридоре в полудюжине ярдов позади нее. В одной руке он сжимал хирургический нож, в другой – окровавленный платок. Теперь она впервые смогла оглядеть его с ног до головы и увидела, как сильно сказался на нем груз осколков Оси. Он выглядел, как сломанная марионетка. Одно плечо было гораздо выше другого, а левая нога подворачивалась вовнутрь, словно после неправильно сросшегося перелома.
– Что там внутри? – спросил он, ковыляя ей навстречу. – Это твоя подружка?
– На твоем месте я держалась бы подальше, – сказала она.
Он проигнорировал ее слова.
– Это Роксборо тут что-нибудь замуровал? Посмотрите-ка, какие щупальца! Это Овиат там сидит?
– Нет.
– А тогда что? Годольфин никогда мне об этом не рассказывал.
– Он не знал.
– А ты знала? – спросил он, оглянувшись на нее, и вновь двинулся к пролому, из которого не переставая вылезали новые щупальца. – Я потрясен. У каждого из нас были свои маленькие секреты, не так ли?
Одна из веревок неожиданно возникла из-за груды кирпичей, и он отпрянул, выронив из руки платок. Падая, платок развернулся, и спрятанный Даудом кусочек плоти Оскара приземлился в грязь. Кусочек был небольшим, но он ей был прекрасно известен. Дауд отрезал диковину Оскара и унес ее с собой в качестве талисмана на память.
Она испустила стон отвращения. Дауд стал нагибаться, чтобы поднять ее, но ее ярость, которую она до поры до времени старалась подавлять ради Целестины, наконец-то взорвалась.
– Ах ты сукин кот! – завопила она и ринулась на него, занеся для удара обе руки, сцепленные в один кулак.
Из-за груза осколков он не успел подняться и избежать ее удара. Она стукнула его по задней части шеи, что, возможно, причинило ей гораздо больше боли, чем ему, но вывело из равновесия его и без того неустойчивое асимметричное тело. Он пошатнулся – жертва своего собственного веса, и растянулся на груде кирпичей. Это унижение разъярило его.
– Глупая корова! – крикнул он. – Глупая сентиментальная корова! Подбирай же! Давай, подбери его! Можешь взять себе, если хочешь.
– Мне он не нужен.
– Нет, я настаиваю. Это подарок – от брата любимой сестричке.
– Я тебе не сестричка! Никогда ею не была и никогда не буду!
Пока он лежал на кирпичах, изо рта его стали появляться жучки, некоторые из которых отъелись до размера тараканов на той силе, что он носил в себе. Она не знала, предназначены ли они для нее или для защиты от того, что скрывалось за стеной, но, увидев их, невольно попятилась.
– Я собираюсь простить тебя за это, – сказал он, излучая великодушие. – Я знаю, ты переутомлена. – Он протянул руку. – Помоги мне встать, – сказал он. – Скажи, что ты просишь прощения, и мы забудем об этом.
– Я ненавижу тебя всеми силами своей души, – сказала она.
Жучки кишели у его рта, но ею двигало не бесстрашие, а инстинкт самосохранения. Это место было местом силы. Правда окажет здесь ей большую услугу, чем ложь, пусть даже самая расчетливая.
Он убрал руку и стал подниматься на ноги. В это время она сделала пару шагов вперед, подобрала окровавленный платок и с его помощью подобрала с пола то, что осталось от Оскара. Когда она вновь выпрямилась, едва ли не чувствуя себя виноватой за этот поступок, ее внимание привлекло движение в проломе. В темноте камеры появился бледный силуэт, мягкость и округлость которого контрастировала с рваным контуром дыры, служившей ему рамой. Целестина парила в воздухе или, скорее, возносилась – как некогда Кезуар – на тонких лентах плоти, которые раньше опутывали ее члены и голову живым погребальным саваном. Черты ее лица были тонкими, но суровыми, и красота, которой они могли бы обладать, была напрочь уничтожена огнем безумия. Дауд все никак не мог окончательно выпрямиться, но, заметив выражение лица Юдит, обернулся, чтобы проследить за направлением ее удивленного взгляда. Когда взгляд его упал на освобожденную пленницу, тело изменило ему, и он снова рухнул на груду кирпичей, животом вниз. Из его кишащего жучками рта вырвалось только одно исполненное ужаса слово.
– Целестина?
Женщина приблизилась к отверстию в стене и подняла руки, чтобы ощупать кирпичи, которые так долго держали ее в заточении. Хотя она едва касалась их, они, словно избегая ее пальцев, падали вниз, чтобы присоединиться к своим собратьям. Пролом был достаточно широк, чтобы она могла выйти, но вместо этого она подалась назад, в тень. Ее сверкающий взгляд бешено метался из стороны в сторону; ее губы кривились, обнажая оскал ее зубов, словно готовясь выплюнуть какое-то ужасное откровение. Ее ответ Дауду был не менее краток:
– Дауд.
– Да, – прошептал он, – это я...
Во всяком случае, – подумала Юдит, – в одном эпизоде своей биографии он не соврал. Целестина действительно знала его, а он знал ее.
– Кто сделал это с тобой? – сказал он.
– Почему ты меня спрашиваешь? – ответила Целестина. – Ты, который сам был частью этого заговора!
В ее голосе слышалось то же сочетание безумства и безмятежности, которое проявлялось и в ее внешнем виде. Сладкозвучные тона ее голоса сопровождались лихорадочным трепетом, который казался едва ли не голосом другого человека, говорившего с ней хором.
– Я не знал об этом, клянусь, – сказал Дауд и с трудом повернул свою каменную голову в направлении Юдит. – Скажи ей.
Сверкающий взгляд Целестины обратился на Юдит.
– Ты? – сказала она. – Это ты засадила меня сюда?
– Нет, – ответила Юдит. – Я освободила тебя отсюда.
– Я сама освободила себя.
– Но началось все с меня, – сказала Юдит.
– Подойди поближе. Дай я рассмотрю тебя повнимательнее.
Юдит заколебалась – ведь лицо Дауда по-прежнему кишело жучками, но Целестина вновь позвала ее, и она повиновалась. Женщина подняла голову ей навстречу и несколько раз повернула ее вправо и влево, по-видимому, разминая онемевшие мускулы.
– Ты – женщина Роксборо? – спросила она.
– Нет.
– Но ведь я не намного ошиблась? Так чья же ты? Кому из них ты принадлежишь?
– Никому из них я не принадлежу, – сказала Юдит. – Все они мертвы.
– И даже Роксборо?
– Он умер двести лет назад.
– Двести лет назад, – сказала она. Это был не вопрос, а обвинение, но обвиняла она не Юдит, а Дауда. – Почему ты не пришел за мной?
– Я думал, что ты давным-давно умерла.
– Умерла? Нет. Это было бы счастьем. Я выносила этого ребенка. Я растила его какое-то время. Ты знал об этом.
– Откуда? Все это меня не касалось.