Дауд смиренно согласился.
– Это верно, – сказал он.
– Так рассказывай. Сними с души этот камень.
С трудом он набрал воздуха в легкие и приступил к рассказу.
– Ты знаешь, что я видел Его один раз, – сказал он. – Его, Отца всей Имаджики. Он явился мне в пустыне.
– Он явился в человеческом обличье, не так ли? – спросила она, не скрывая своего скептицизма.
– Не вполне. Его голос звучал из Первого Доминиона, но в Просвете, знаешь, я видел кое-какие намеки.
– И как же Он выглядел?
– Как человек, насколько я смог разглядеть.
– Или вообразить.
– Может быть, – сказал Дауд. – Но то, что он сказал мне, я слышал на самом деле.
– Ну да. Он сказал, что вознесет тебя, сделает своим сводником. Все это ты мне уже рассказывал, Дауд.
– Не все, – сказал он. – Увидев Его, я вернулся в Пятый Доминион, используя заклинания, которые Он прошептал мне, чтобы пересечь Ин Ово. И я прочесал вдоль и поперек весь Лондон в поисках женщины, которая будет благословенна между женами.
– И ты нашел Целестину?
– Да, я нашел Целестину. Причем не где-нибудь, а в Тайберне. Она смотрела, как вешают преступников. Не знаю, почему я выбрал именно ее. Может быть, потому, что она громко расхохоталась, когда приговоренный поцеловал петлю, я подумал, что в этой женщине нет ни грана сентиментальности, и она не станет плакать и завывать, если ее заберут в другой Доминион. Она не была красивой, даже тогда, но в ней была ясность, понимаешь? У некоторых актрис она есть. У великих актрис. Лицо, которое может выразить крайнюю степень чувства и при этом не потерять своей возвышенности. Возможно, я слегка увлекся ею... – Губы его задрожали. – Я был вполне способен на это, когда был моложе. Ну... и я познакомился с ней и сказал, что хочу показать ей сон наяву, нечто такое, что она никогда не забудет. Сначала она не соглашалась, но в те годы своими речами я и луну мог заставить улыбнуться или нахмуриться, так что в конце концов она позволила мне одурманить ее чарами и увезти отсюда. Ну и путешествие у нас было, доложу я тебе. Четыре месяца, через Доминионы. Но в конце концов я доставил ее на место – назад, к Просвету...
– И что случилось?
– Он открылся.
– И?
– Я увидел Божий Град.
Наконец-то она услышала от него нечто такое, что ее заинтересовало.
– Как он выглядел?
– Я видел его только мельком...
Она сдалась и, наклонившись к нему, повторила свой вопрос в нескольких дюймах от его изуродованного лица.
– Как он выглядел?
– Просторный, сверкающий и совершенный.
– Золотой?
– Все цвета радуги. Но я видел его лишь мельком. Потом стены словно взорвались, и что-то протянулось за Целестиной и утащило ее внутрь.
– Ты видел, что это было?
– Я много раз прокручивал этот момент у себя в голове. Иногда мне кажется, что это была сеть, иногда – облако. Я не знаю. Но что бы это ни было, оно утащило ее с собой.
– Ты, конечно же, попытался ей помочь, – сказала Юдит.
– Нет, я обосрался и уполз. Что я мог поделать? Она принадлежала Господу. И, если смотреть на вещи широко, разве не оказалась она в конце концов счастливицей?
– Похищенная и изнасилованная?
– Похищенная, изнасилованная и обретшая частицу божественности. А я – тот, кто выполнил труднейшее поручение – кем оказался я?
– Сводником.
– Да, сводником. В любом случае, она мне отомстила, – сказал он кисло. – Ты только посмотри на меня! Она должна быть более чем удовлетворена.
Это было правдой. Жизнь, которую не под силу оказалось истребить ни Оскару, ни Кезуар, Целестина практически вытрясла из его тела, и теперь она держалась на тоненькой-тоненькой ниточке.
– Так это и есть история Отца? – спросила Юдит. – Большую часть ее мне приходилось слышать и раньше.
– Это история. Но в чем ее мораль?
– Скажи мне.
Он едва заметно покачал головой.
– Не знаю, смеешься ты надо мной или нет.
– Я ведь слушаю тебя, верно? Будь благодарен и за это. Мог бы сейчас подыхать тут без единого зрителя.
– Да, но ведь этого не случилось? Конечно, ты могла прийти сюда уже после моей смерти. А может быть, вообще не пришла бы. Но наши жизни вновь пересеклись – в последний раз. Это сама судьба говорит мне, чтобы я облегчил душу.
– От чего?
– Сейчас я тебе расскажу. – Вновь затрудненный вдох. – Все эти годы я размышлял над тем, почему Бог выбрал жалкого представителя актерской братии, поднял его из грязи и послал через три Доминиона себе за женщиной?
– Ему нужен был Примиритель.
– А у себя в городе Он не мог найти жену? – сказал Дауд. – Тебе не кажется это немножечко странным? Кроме того, почему Его вообще волнует, примирена ли Имаджика или нет?
Вопрос показался ей точным. Действительно, Бог, который замуровал себя в своем собственном городе и не проявил никакого желания разрушить стену между своим Доминионом и остальными, вдруг ни с того ни с сего добыл себе невесту на краю света, чтобы она родила Ему ребенка, который разрушит все стены в мире...
– Действительно, странно, – сказала она.
– Вот и я тоже так считаю.
– И у тебя есть какие-нибудь догадки?
– Я бы не сказал... Но я так думаю, у Него должна была быть какая-то цель, иначе к чему вся эта заваруха?
– Здесь какая-то интрига...
– Боги не плетут интриги. Они творят. Они защищают. Они карают.
– Так чем же Он, по-твоему, был занят?
– Вот в этом вся соль. Может быть, ты сумеешь это выяснить. Может быть, это уже выяснили другие Примирители.
– Другие?
– Те сыновья, которых Он посылал на Землю до Сартори. Может быть, они поняли, какую цель Он преследует, и отказались следовать Его воле?
Да, эту мысль стоило обдумать.
– Может быть, Христос умер вовсе не для того, чтобы спасти смертного человека от его грехов, а для того...
– ...чтобы спасти его от своего Отца?
– Да.
Она подумала о видении, которое открылось ей над Бостонской Чашей – ужасное зрелище города, да и, судя по всему, всего Доминиона, залитого необоримой чернотой, – и тело ее, которому не раз приходилось биться в припадках и судорогах после всех тех мук, что на нее обрушивались, неожиданно замерло. В ней не было ни паники, ни исступления – только бездонный ледяной ужас.