– Выброси камень! – завопила она.
Но оказалось, что взгляд его устремлен не на нее, а поверх ее плеча. Сартори! За мгновение до того, как он вновь опустил ножи, она метнулась в сторону и, ухватившись за каминную доску, обернулась и увидела, что двое братьев стоят лицом к лицу, сжимая в руках каждый свое оружие.
Взгляд Сартори метнулся вслед за отскочившей Юдит. Воспользовавшись этим, Миляга обхватил камень обеими руками и опустил его вниз. Камень чиркнул по клинку, высекая сноп искр, и выбил его из руки Сартори. Воодушевленный этим успехом, Миляга попытался выбить и второй нож, но Сартори успел отвести его в сторону, и удар пришелся по пустой руке. Даже сквозь гул Ин Ово и треск досок можно было услышать хруст сломанной кости.
Сартори жалобно взвизгнул и выставил вперед сломанную руку, словно желая пробудить в брате чувство раскаяния, но стоило Миляге на мгновение отвлечься, как другая рука Сартори, неповрежденная и стремительная, нанесла удар ему в бок. Он успел заметить блеск лезвия и рванулся в сторону, но оно поразило его в руку, раскроив плоть от запястья до локтя. Миляга выронил камень и другой рукой попытался остановить хлынувший фонтан крови. Размахивая перед собой ножом, Сартори вошел в круг.
Беззащитный Миляга попятился и, пытаясь увернуться от очередного удара, упал перед своим врагом на спину. Одного точного удара было бы вполне достаточно, но Сартори жаждал интимности. Он уселся Миляге на живот, попутно исполосовав ему руки, которыми тот пытался защититься от coup de grace. [21]
Юдит попыталась отыскать глазами упавший нож, но взгляд ее утонул в зловещем океане Ин Ово, который подступил уже совсем близко. Против тварей, которые поворачивали свои морды в сторону открывающегося выхода, не поможет никакой нож, но ей будет вполне под силу прикончить Сартори. В конце концов, он собирался лишить себя жизни одним из этих ножей, и если она сумеет найти его, то сможет оказать ему эту услугу.
Но поиски ее были прерваны донесшимся из круга сдавленным рыданием. Оглянувшись, она увидела залитое кровью тело Миляги, которое победно оседлал его брат. Грудная клетка Примирителя была вскрыта, на подбородке, щеках и висках виднелись глубокие порезы, а все руки его от плеча до кисти были исполосованы крест-накрест. Однако рыдание исходило не от него, а от Сартори. Он занес над головой нож и испустил этот жалобный всхлип, перед тем как пронзить своему брату сердце.
Скорбь его оказалась преждевременной. Миляга нашел в себе силы для последнего рывка, и клинок вошел ему не в сердце, а в верхнюю часть груди прямо под ключицей. Мокрая от крови рукоятка выскользнула из пальцев Сартори, но необходимости вытаскивать нож обратно уже не было. Тело Миляги внезапно обмякло, судороги прекратились, и он замер в полной неподвижности.
Сартори поднялся с живота брата и некоторое время созерцал распростертое тело, а потом перевел взгляд на кошмар Ин Ово. Хотя Овиаты были уже совсем близко к поверхности, он продолжал неспешно созерцать зрелище, стоя в самом центре круга и не выказывая ни малейшего желания что-нибудь предпринять. В конце концов он поднял глаза на Юдит.
– О, любовь моя... – сказал он мягко. – Посмотри, что ты наделала. Ты предала меня в руки моего Небесного Отца.
Он наклонился за пределы круга, поднял камень, выпавший из рук Миляги, и с утонченным изяществом художника, кладущего последний, завершающий мазок на законченную картину, положил его на место.
Результат последовал не сразу. Овиаты еще некоторое время продолжали подниматься, но почувствовав, что выход в Пятый Доминион закрыт, принялись извиваться в бешеной злобе. Огонь в камнях начал угасать, но прежде чем исчезли последние отблески, Сартори приказал гек-а-гекам приблизиться, и они двинулись к нему, низко склонив свои плоские головы. Юдит сначала подумала, что они идут за ней, но оказалось, что им было велено подобрать Милягу. Достигнув круга, они разделились, подняли тело с разных концов и с бережной осторожностью понесли его к двери. Сартори остался в круге один.
Наступила ужасающая тишина. Последние видения Ин Ово исчезли; пламя в камнях почти угасло. В сгустившемся сумраке она увидела, как Сартори опустился на пол в центре круга.
– Не делай этого... – прошептала она.
Он поднял голову и тихонько хмыкнул, словно удивившись, что она до сих пор в комнате.
– Все уже сделано, – сказал он. – Мне остается только удерживать круг до полуночи.
Снизу донесся стон: похоже, Клем увидел, какую ношу Овиаты подтащили к лестнице. Потом раздалась череда глухих ударов – это безжизненное тело покатилось вниз по ступенькам. Пройдет еще несколько секунд, и они вернутся за ней, и за эти секунды ей надо выманить его из круга. Ей был известен только один способ, а если уж и он не поможет, тогда остается только молча дожидаться общей гибели.
– Я люблю тебя, – сказала она.
Было уже слишком темно, и она не могла его видеть, но почувствовала на себе его взгляд.
– Я знаю, – сказал он равнодушно. – Но мой Небесный Отец будет любить меня сильнее. Теперь я – в Его руках.
Она услышала, как за спиной у нее затопали Овиаты, и почувствовала затылком их ледяное дыхание.
– Я даже не хочу тебя больше видеть, – сказал Сартори.
– Пожалуйста, убери своих тварей, – взмолилась она, вспомнив распухшие руки Клема.
– Уйди по собственной воле, и они не прикоснутся к тебе, – сказал он. – Я выполняю поручение своего Отца.
– Он не любит тебя...
– Уйди.
– Он не способен любить...
– Уйди.
Она поднялась на ноги. Все, что можно было сказать, было сказано; все, что можно было сделать, было сделано. Когда она повернулась спиной к кругу, Овиаты зажали ее между своими холодными боками и проводили так до самого порога. На площадку ей позволено было выйти уже без эскорта. Навстречу ей по лестнице поднимался Клем с дубиной в руке, но она крикнула ему, чтобы он не двигался, опасаясь, что, стоит ему подняться еще на одну ступеньку, и гек-а-геки разорвут его в клочья. Дверь в Комнату Медитации захлопнулась. Обернувшись, она убедилась, что Овиаты остались на площадке и были исполнены решимости помешать любому непрошенному гостю нарушить покой их Маэстро. Все еще опасаясь нападения, она осторожно, словно по тончайшему льду, двинулась к лестнице и, лишь оказавшись на ступеньках, позволила себе ускорить шаг.
Внизу горели свечи, но зрелище, которое они освещали, было не менее мрачным, чем все то, что ей пришлось увидеть наверху. Тело Миляги лежало у подножия лестницы; голова его покоилась на коленях у Целестины. Простыня сползла у нее с плеч, и груди ее обнажились. Там, где она прижимала к себе голову сына, они были испачканы его кровью.