– Иван Андреевич, расскажи об обстановке.
– Спроси чего полегче… Три дня назад был у вас в дивизии, когда вы наступали, потом проехал на Чаусское шоссе – там немцы. Прут, представляешь, колоннами. Прорвались от Шклова. А в Чаусах всего один наш батальон стоял – смяли через полчаса. Ты капитана Филимонова знаешь? Сидит он, чай пьет в Чаусах, выглянул в окно – танки на дворе, с крестами, он гранату в окно, а сам в чем был в дверь. Еле ушел.
– А на пропойском направлении?
– Последних сведений не имею, но боюсь, что немцы уже сутки как в Пропойске, если только их дивизия Скугарева не задержала своим вторым эшелоном. У него всего-то три батальона прибыли.
– А дорога Могилев – Чаусы?
– Там сам черт не разберется. Вроде бы и у нас, и немцы там вовсю гоняют. Такое там творится, Александр Васильевич, рассказывать страшно. Еду сегодня утром, навстречу группа наших бойцов, потом вторая подходит. Командиры и политруки будто бы все убиты, позади их танки, кругом диверсанты. Я их останавливаю, а все подходят и подходят, больше сотни набралось. Спрашиваю, кто, откуда – есть даже из-за Днепра. Обстановки не знают, есть и такие, что при одном слове «танки» драпать готовы. Хорошо, что тут оказались кем-то брошенные повозки с продуктами, удалось заинтересовать на время. Вижу – начальник артиллерии корпуса Вершинин подъехал и давай их костерить. Так какой-то подлец, а может быть и диверсант, причем с петлицами лейтенанта, выстрелил из винтовки и – наповал. Бойцы его тут же расстреляли, конечно, но представляешь, какое положение – анархия, как в первый год Гражданской. Хорошо, что полковник Гришин мимо проезжал, построил всех, выругал как следует, оставил с ними какого-то командира, и уехал. А у вас, смотрю, порядок, – с удовлетворением произнес Суетин.
– Отходим организованно. Бойцы у нас немцев не боятся. В первые дни, когда идут и идут эти окруженцы и каждый только и знает: «Танки! Окружение!» – думали, что не сохраним настроя. Но ничего, держим. У нас, видишь ли, кадровый состав убежден, что именно мы – лучшая дивизия Красной Армии. Да, Иван Андреевич, на днях наши бойцы генерала в плен взяли. Заехал, представляешь, прямо в боевые порядки. Думал, что если их танки гудят на оперативном просторе, то за ними чисто. – Шапошников достал из планшета карту. – Вот, посмотри. Генерал не боевой, тыловик из штаба танковой группы Гудериана, обстановка на карту не нанесена, но все равно ценная вещь. Обрати внимание – проставлены даты на рубежах, до самой Москвы. И до сих пор графика в целом придерживаются. Забери, может, пригодится.
– Спасибо. Потери большие в полку?
– Около двадцати процентов, – чуть помедлив, ответил Шапошников.
– В других частях под пятьдесят подходит. Учти, что ваш полк в корпусе – наиболее крепкая единица. Если на прорыв придется идти, то скорей всего в авангард поставят вас.
Суетин помолчал немного и спросил:
– Ты знаешь такого корреспондента, из «Известий», кажется, Константин Симонов? Еще стихи с Халхин-Гола писал…
– Как же, слышал.
– Встречаю его дней пять назад. Спрашивал, как лучше проехать в Могилев. Как ни отговаривал, что опасно, немцы по эту сторону Днепра. «Товарищ Сталин, – говорит, – приказал сделать Могилев Мадридом». – Так и поехал. Я предлагал к вам в дивизию съездить, интересный контрудар. «Нет, только в Могилев». А меня вчера земляк наш крепко выручил, – продолжал Суетин. – Западнее Чаус. Проехал по шоссе – наших никого, а знал уже, что немцы навстречу идут, от Шклова. Дело вечером было, вдруг навстречу пара упряжек с орудиями, вроде свои, и так вкусно по-нижегородски говорят, что невольно сразу спросил: «Вы с какой улицы?» – «Я с улицы Свердлова». Так и договорились. Отходили они последние, из отдельного противотанкового дивизиона вашей дивизии. Главные их силы я, видимо, проехал другой дорогой. Попросил этого лейтенанта, командира взвода, Ивана Федосеева, продержаться, сколько сможет, хотя бы три часа. Так они немца здесь не только задержали, но и по носу ему хорошо дали. Я его потом еще раз встретил, рассказал он, что бой тот они выиграли, немцев несколько десятков уложили, мотоциклистов. Еще спрашивал, не видал ли я его брата двоюродного, Овчинникова, Героя Советского Союза, встречались они с ним где-то здесь, но потерялись. Вот такие, брат, дела… Воюем, как умеем, а надо бы лучше. И можем ведь лучше. Ну, надо ехать мне, Александр Васильевич, – поднялся Суетин. – До встречи, если живы будем. Да, возьми вот газеты, почитай, довольно свежие.
Суетин уехал, а Шапошников, пока был привал, стал просматривать газеты. Это была «Правда» за 11, 12 и 13 июля. «Десятое июля, – прочитал он, – бобруйское направление: наши войска прочно удерживают занятые позиции… Вечер: в течение 10 июля на фронте чего-либо существенного не произошло…» – «А немцы уже переправы через Днепр наводили…» – с горечью подумал Шапошников. В другом номере газеты об их направлении было написано: «В течение ночи на 12 июля изменений в положении войск не произошло». – «Как будто немцы все еще за Днепром! – возмутился Шапошников. – Какая самоуспокоенность!»
Прочитал еще несколько заголовков: «Изверг Гитлер – лютый враг советского народа», «Пусть беснуется фашистский зверь, видя крушение своих разбойничьих планов». «Уже крушение? – с тоской подумал Шапошников. – Как не вяжется тон статьи с тем, что на самом деле происходит на фронте». Газеты были полны сообщений из тыла страны, по ним чувствовалось, какая громадная работа идет по перестройке всей страны на военный лад, много было описаний подвигов, героизма, но понять обстановку на фронте конкретно или представить более-менее ясно, где сейчас линия фронта, по газетам было невозможно, сведения их были явно устаревшими.
Лейтенант Корнилин, принявший после ранения капитана Лебедева 1-й батальон 409-го стрелкового полка, в первые дни после отхода делал все, что в человеческих силах, чтобы сохранить людей и двигаться организованно, но в мелких постоянных стычках и без того ополовиненные роты редели, кончались патроны и продовольствие.
Все попытки Корнилина установить связь с дивизией или узнать что-либо от проходивших мелких групп, а выходило их из-за Днепра множество, различных дивизий и частей, не имели успеха. Все больше донимала фашистская авиация. Случалось, что самолет гонялся и за одним человеком.
Во время одного такого налета, когда его бойцы едва переставляли ноги после очередной стычки с вражескими мотоциклистами, Корнилин был контужен разорвавшейся неподалеку бомбой. Он еще помнил взрыв и как бойцы, лежавшие рядом с ним, зажимали уши и поджимали колени к животу. Очнулся он от сильного удара под ребра. Открыв глаза, Корнилин увидел перед собой молодого немца с автоматом на груди. Гитлеровец смотрел на него с любопытством, беззлобно, потом пнул еще раз и дал знак автоматом: «Ком! Ауфштее!»
Корнилин, ощущая боль в каждой клеточке тела, встал сначала на четвереньки, потом, шатаясь, во весь рост. С трудом сделал первый шаг. Чувствуя, как к нему возвращается сознание и туман перед глазами словно рассеивается, Корнилин осмотрелся. Неподалеку лежали трое убитых его бойцов, рядом стоял немец, к нему из тумана подходили еще двое.