Немцев не было слышно, артиллеристы прицепили орудия к машинам и поехали догонять колонну.
«Удачно, даже не верится», – радовался майор Малых, оглядываясь с подножки машины на колонну, весело мигавшую фарами.
На рассвете 21 июля капитан Шапошников в группе идущих с переправы красноармейцев узнал майора Суетина.
– Иван Андреевич! Ранен? – подбежал Шапошников.
– Осколком в спину. Еще вчера, – со стоном ответил Суетин, – не знаю, как и живой остался.
Присели на траву у кустов.
– Вчера утром или, постой, не вчера же, а три дня назад, поехал было на разведку, – начал свой рассказ Суетин, потирая поясницу рукой. – Только сел в машину – артобстрел. Пока лежал – машину угнали. Тут меня осколком и ранило. На повозку не посадили – все мчатся как угорелые, так спасибо – какой-то лейтенант перевязал и посадил на лошадь, это уже перед шоссе. Стрельба началась такая, что и лошадь меня сбросила, убежала. А идти не могу, так всю ночь и просидел в окопе. Утром с писарем штаба корпуса встретился – решили вместе пробираться. Эх, Александр Васильевич… Что на шоссе творится… Да ты, верно, и сам видел… Комиссар корпуса Симановский, рассказывали, с бутылкой пошел на танк и поджег…
– А через Сож как?
– Какая-то баржонка перевезла, набилось нас в нее человек пятьдесят.
– Как себя чувствуешь сейчас?
– Плохо, вся спина горит.
Суетин заметил в группе командиров полковников Гришина и Тойвиайнена, начальника оперативного отдела штаба их корпуса.
– Да куда ты, тебе же в госпиталь надо! – с болью сказал Шапошников, заметив, что Суетин хочет идти к ним.
– Успею к врачам. Не знаешь, где генерал Еремин? Жив ли, однако?
– Нет никаких вестей. Ищут уже. Из знакомых в штабе корпуса видел только двоих – Егорова и Занозина, оба живы-здоровы. А у нас вот полковник Малинов пропал.
– Надо идти, – морщась от боли, сказал Суетин, – может быть, еще встретимся…
– Иван Андреевич, если из госпиталя, случаем, домой попадешь, то расскажи обо мне Татьяне Тихоновне, видел, мол…
Ни Шапошников, ни старший лейтенант госбезопасности Потехин, уполномоченный особого отдела полка, которому по долгу службы пришлось заниматься исчезновением полковника Малинова, так и не смогли составить четкой картины его действий в день прорыва.
– Что ты обо всем этом думаешь, Александр Васильевич? – спросил Потехин Шапошникова, когда они остались вдвоем.
– Есть несколько вариантов, – задумчиво ответил Шапошников, – сам знаешь. Может быть, погиб, а может быть, попал в плен. Не исключено, что и застрелился.
– А такого не допускаешь – сам сдался в плен?
– Ну, что ты… Согласен, что полковник Малинов все эти дни с момента вступления в бой был в удрученном состоянии, так и у всех нас настроение было – радоваться нечему. Повлияло на него, что отступаем, а неудачи не только у нас, но и на всех фронтах. Но чтобы бросить полк и сдаться в плен – невозможно. Ты знаешь, конечно, что в империалистическую он был прапорщиком и попал к немцам в плен, так я помню из разговоров с ним, что больше всего он боится именно плена. Видимо, воспоминания у него были тяжелые.
– Знаю. До двадцать третьего года он жил в Германии. Я тут поспрашивал людей, которые видели Малинова в день его исчезновения… Но самое главное вот что: рассказывал это мне Лукьянюк, комбат связи. Перед прорывом командир корпуса задачу на прорыв ставил Малинову лично. На карту Малинова сам нанес всю обстановку в корпусе. Когда в начале прорыва Гришин приказал ему тянуть связь за Малиновым, он послал своего командира роты Никитаева как начальника направления. Темнеет, скоро ночь, Никитаев тянет связь за Малиновым, а тот на броневике впереди, и вдруг Никитаев входит в связь, просит Лукьянюка к аппарату и докладывает, что полковник Малинов подъехал к шоссе, вылез из броневика, а к нему подошла группа немцев-автоматчиков, обезоружили и увели в лес. Но как он мог проехать мимо своих же позиций к шоссе, минуя передний край, не мог же заблудиться…
– А ты с Никитаевым говорил? Все же очевидец…
– Погиб он на следующий день, напоролся при переходе шоссе на автоматную очередь. И боец-водитель, который был с ним тогда, тоже. Прямых свидетелей этого случая теперь нет.
– Трудно поверить, что Малинов мог заехать к немцам умышленно. Никитаев не за спиной же стоял, а с какого-то расстояния наблюдал. Ну, сам подумай, какие у него причины сдаваться добровольно в плен: командир полка, коммунист, наконец, да и в плену побывал, с тех пор немцы лучше не стали, конечно.
– Это все я допускаю, что Никитаев мог трактовать увиденное не так, как было на самом деле.
– А с Тюкаевым ты говорил?
– Говорил. Из его рассказа поведение Малинова кажется все же странным. Такое у него впечатление осталось, что Малинов почему-то хотел остаться один. Но самое интересное, есть и вторая версия его исчезновения.
– То есть? – удивился Шапошников.
– Разговаривал я с подполковником Цвиком из штаба корпуса, ты его знаешь. В первую ночь, когда только собирались прорываться, большая группа командиров, в том числе Цвик и Малинов, ходили к шоссе на рекогносцировку, и их обстреляли автоматчики. Когда перестрелка кончилась, Малинова с ними уже не было. То ли убили, а наши его в темноте не нашли, то ли утащили немцы. Вот и гадай.
– Слушай, но не мог же он исчезнуть дважды!
– Вот именно. Детектив какой-то получается… Видел я капитана Малахова, ну, знаешь, приставил его Гришин к нам на помощь от своего штаба. Так он рассказал, что днем перед прорывом он видел Малинова: сидит на пеньке, обхватил голову руками. Малахов доложил, что послан ему на помощь, а тот только отмахнулся: «А командуй ты сам…» У Малахова осталось впечатление, что надломлен он был, растерян перед прорывом.
Шапошников, слушая Потехина, вспомнил, как в то утро, еще на дальних подступах к шоссе, когда он ехали в машине с Малиновым и Васильчиковым, те о чем-то спорили. О чем был спор – Шапошников не мог вспомнить, он в это время дремал. Ночь была бессонной, а в дороге и совсем разморило. «Но Васильчиков его за что-то все время ругал, стыдил и обещал, что если так будет продолжаться, то доложит куда следует. За что ругал – не помню, заспал, но таким возбужденным Васильчикова я не помню…» – думал Шапошников.
– У меня за эти дни сложилось впечатление, что полковник Малинов от командования полком самоустранился, – продолжал Потехин. – Как его увижу – ходит все время какой-то молчаливый, потерянный, всегда один.
– Ну, что потерянный и молчаливый, это еще ни о чем не говорит, – возразил Шапошников. – Ответственность давит. Но все же доля истины в этом есть. Раньше я и сам никогда таким его не видел, да и представить в таком состоянии не мог. Скорей всего – повлияли на него наши неудачи. И ничего удивительного в этом нет, такое напряжение не каждому по плечу. Я вот тоже, бывает, еле на ногах стою от усталости. И, конечно, Малинов помнит ту войну и плен. Снова неудачи, да в каких масштабах… Все же та война началась для нас с наступления. Фронт к Смоленску в ту войну так близко не был. Но ведь по мирному времени это был очень хороший командир полка, умелый методист-воспитатель, уважали его заслуженно и командиры, и бойцы. Хотя, конечно, побаивались, так это и положено. Очень культурный, по характеру, по-моему, скорее мягкий даже…