Полковник Гришин с управлением дивизии в Трубчевск вышел днем позднее Шапошникова. Он быстро нашел штаб полковника Ивашечкина, который поставил его дивизии задачу на оборону Трубчевска.
От Ивашечкина Гришин поехал к Шапошникову.
– Здравия желаю, товарищ полковник, – не скрывая радости от встречи, поздоровался Шапошников.
– Здравствуй, – крепко пожал ему руку Гришин. Шапошников заметил, что глаза его потеплели. – Давно здесь?
– Позавчера утром прибыли.
– Сколько у тебя людей?
– Пятьсот пятьдесят человек, орудий – три, минометов – пять, пулеметов – тридцать, лошадей – около сотни, автомашин – пятнадцать…
– А это откуда? – перебил Гришин удивленно.
– Пристали по дороге.
– Из нашего автобата?
– Нет, кто откуда. И уходить не хотят. Были три шофера-грузина, без машин, хотел их в пехоту направить. «Нет, мы себе найдем!» Исчезли куда-то, а через день все трое на машинах приехали. А что с автобатом, товарищ полковник?
– Накрылся автобат, – со злостью вздохнул Гришин, – под Ляличами, со всем хозяйством, видимо. Теперь будут таскать особисты… А сколько у тебя кухонь?
«Опять…» – Шапошников вспомнил, что этот вопрос Гришин ему один раз уже задавал.
– Девять, а что?
– Ого! Куда тебе столько? Две отдашь Михееву. Люди от него придут.
– Михеев вышел? – обрадовался Шапошников и подумал: «Значит, теперь дивизию точно не расформируют, а то такого позора Гришин бы не перенес…»
– Пятьдесят человек привел, – ответил Гришин, – а от Смолина и Корниенко никаких вестей. Малых, правда, здесь, но что там у него – сотни не наберется, так с одной пушкой и воюет…
Полковник Гришин, когда узнал, что прибыла группа из полка Михеева, да еще со знаменем полка, обрадовался так, будто ему вручили орден. Если бы не это, то, вполне возможно, вопрос о существовании дивизии решался бы уже в штабе фронта. Он знал немало примеров, когда расформировывали дивизии, понесшие и не такие потери, как у него, и даже под командованием заслуженных и широко известных в армии командиров, и понимал, что если у него под командованием останется только полк Шапошникова, то и его дивизии вряд ли миновать подобной судьбы. А свою дивизию Иван Тихонович Гришин любил, в глубине души считал, что она воюет гораздо лучше других, и даже одна мысль, что ему пришлось бы с ней расстаться, была для него мучительно невыносимой.
В штабе армии, когда он туда приехал, зашел было разговор: целесообразно ли иметь несколько истощенных дивизий, может быть, переформировать их? Полковник Гришин категорически дал понять, что его дивизия не будет расформирована, и сумел убедить командующего, что она вполне боеспособна. Впрочем, на общем фоне это действительно так и было.
А через сутки полковнику Гришину доложили, что в расположение дивизии вышла группа лейтенанта Нагопетьяна в количестве семидесяти человек и батарея лейтенанта Сливного.
– Ты понял, Алексей Александрович? – обрадовался Гришин, обращаясь к Яманову. – К нам идут наши же люди! А ведь могли бы и остаться в любой другой части или куда направят со сборного пункта, там не больно-то разбираются – приказали, и все. Батарея? – переспросил он адъютанта. – Позовите ко мне ее командира.
– Сколько орудий вывели? – спросил он лейтенанта Сливного, когда тот вошел в блиндаж и представился.
Иван Сливный ожидал этого вопроса, но никак не думал, что командир дивизии спросит его прежде всего об этом.
– Никак нет, товарищ полковник, – растерялся было он. – Разрешите доложить? Десятого августа вел бой с танками в селе Питири, подбили и сожгли одиннадцать и четыре бронетранспортера. Потерял связь с полком и отходил на Климовичи, но там были уже немцы, оттуда на Костюковичи, в бою при переправе через реку Ипуть пришлось оставить орудия: кончились снаряды и побиты все лошади. Оттуда пробирались ночами на Брянск, и вот вышли, шестьдесят человек.
– А я уж обрадовался – батарея… Чем теперь воевать будешь? Потерял орудия – сам и добывай как хочешь. Иди, – разочарованно закончил Гришин.
Лейтенант Сливный, выходя от Гришина, был рад, что его не наказали за потерю орудий, оставили командовать батареей. «А орудия я себе найду…» – думал он с облегчением.
– Товарищ полковник, – обратился к Гришину его адъютант лейтенант Мельниченко, – тут несколько человек из полка Корниенко. Помните Дейча, капельмейстера?
– Давай его сюда! – обрадовался Гришин, что теперь и из полка Корниенко кто-то появился.
Вошел младший лейтенант Дейч, маленький, с измученным лицом, но большими живыми глазами. Гришин хорошо его знал – музыкальный взвод Дейча считался лучшим в дивизии.
– Здравствуй, где же твои трубы, капельмейстер? – шутливо начал Гришин.
– Здравия желаю, товарищ полковник. Трубы остались в Чаусах, на пекарне. Так ни разу и не поиграли. Пока там хлеб получали – нас и накрыли… – Дейч тяжело вздохнул, высморкался, вытер платком, похожим на тряпку, какой бабы со стола вытирают, нос и глаза. – Сначала до Кричева отступали, точнее… быстро шли…
– Драпали, – усмехнулся Гришин.
– Потом в Рославле оказались, оттуда снова в полк попал, в начале августа.
– Что-нибудь знаете о полковнике Корниенко?
– Убило его во время прорыва, числа… девятого августа, вместе с его адъютантом, одним снарядом. Я с ним был. Я и хоронил – сняли ремень, медаль и закопали их в лесочке. А Кузнецов, начальник особого отдела, был смертельно ранен, выводить его не было возможности, оставили ему пистолет, он сильно просил…
– Как же ты вышел?
– Сначала нас было трое. Еще Ремизов, на трубе который играл, и Гибнер, шофер наш. Нарвались как-то на немцев, они кричат: «Иди сюда!» – по-русски, мы подумали сначала, что наши, Гибнер пошел, а я увидел, что это немцы, да и карабин уже с него снимают. Ну и побежали. Ремизова я там и потерял. Целый день ходил с гранатой – чеку выдернул, а бросить некуда, да и страшно, и жалко. Выбирался один, потом пристал к какой-то части. До Родни шли дней девять…
– Девять дней? Ползли, что ли?
– Всяко было. Немцев там – как саранчи. Пир горой, «Катюшу» нашу играют, фальшивят только… Вышли в Жуковку, там из нашей дивизии было сто сорок человек. Капитана Филимонова там видел…
– Он здесь уже.
– Видел там, товарищ полковник, – как будто по секрету продолжал Дейч, – маршала Кулика, тоже из окружения шел. В лапти был сначала обут, при мне новые сапоги мерил.
– Ну и ну… – протянул Гришин. – Так, хорошо, что ты вышел, но музыкой будешь после войны заниматься, а сейчас – снабжением.
– К капитану Продчеву?
– Нет. Убит он. – И Гришин вспомнил, какой страшной смертью он погиб: ехал на машине, взрыв – и костями черепа шофера ему выбило глаза, умер через час в мучениях. – Будете инспектором по снабжению. – «Да, жаль Корниенко, – с горечью думал Гришин. – Умница был, настоящий русский человек. В академии тактику преподавал, чего бы еще, кажется, надо, но рвался в войска. Командовал бы сейчас дивизией, а то и корпусом».