«Слова, — написал Ваймс. — Что было у господина Хопкинсона? Гномий хлеб? —> Не похищен. Что еще?»
Изучив листок, Ваймс добавил к написанному слово «Пекарня», некоторое время рассматривал его, затем стер и заменил вопросом «Печь?». Последнее слово он обвел кругом, еще один нарисовал вокруг «Похищенной глины» и соединил все линией.
У старого священника под ногтями был мышьяк. Может, он травил крыс? Мышьяк можно применять в самых разных целях. Любой алхимик продаст его, сколько тебе нужно.
Далее на листке появилась весьма странная надпись. «Чудовище из мышьяка», — гласила она. Но вроде бы все логично. Когда человек отбивается от убийцы, под ногтями его находишь кровь или кожу. А тут под ногтями покойного — мышьяк.
Ваймс перечитал свои записи и после некоторого раздумья приписал: «Големы не живые. Но СЧИТАЮТ СЕБЯ живыми. Чем занимаются живые? — В осн. дышат, едят, справляют нужду». Ваймс посмотрел на клубящийся за окном туман и опять склонился над блокнотом. «Размножаются», — аккуратно вывел он.
В области затылка возникло некое странное ощущение.
Ваймс обвел кругом имя Хопкинсона и прочертил линию через лист к другому кругу, в котором написал: «У него большая печь».
Гм. Шельма утверждал, что в хлебной печи глину хорошенько не обожжешь. Но как-то ее обжечь можно?
Ваймс опять уставился на пламя свечи.
Нет, они не могли… О боги… Ерунда, полная чушь, это невозможно…
«Но все, что нужно, это глина. И священник, знающий нужные слова. И тот, кто вылепит тело, — размышлял Ваймс. — У големов были столетия, чтобы научиться владеть своими руками…»
Эти огромные руки. Которые так похожи на кулаки.
А после нужно замести следы. Убить? Нет, они оперируют иными понятиями. На время выключить…
Он нарисовал еще один неровный круг.
Глиняная крошка. Старая обожженная глина, измельченная до крошки.
Они добавили собственную глину. У Дорфла новая нога… Слепленная как будто недавно. В нового голема каждый добавил частичку себя…
Как-то все это… как бы выразился Фред, голимо. Но только на первый взгляд. Тайное общество големов? Глина от глины моей. Плоть от плоти моей…
Чертовы истуканы. Решили пойти по пути высших существ!
Ваймс зевнул. Спать. Надо немножко поспать. Ну, или…
Он снова уставился на страницу. Автоматически его рука полезла в нижний ящик стола — как всегда, когда он волновался и пытался размышлять. Бутылки там быть не могло — откуда? Однако старые привычки и…
Послышались легкий звон стекла и слабый, но соблазнительный всплеск жидкости.
Ваймс вытащил из ящика пузатую бутылку. Этикетка гласила: «Дистиллярии Пивомеса. Виски Рыгаль Салют, лучший солод».
Янтарная жидкость вкрадчиво лизала стенки, так и просясь наружу.
Ваймс тупо глазел на свою находку. Ну надо же, какое совпадение. Он полез за бутылкой и нашел бутылку.
А ее там быть не могло. Он знал, что Моркоу и Фред Колон следят за ним, но, женившись, он ни разу не купил ни одной бутылки, потому что обещал Сибилле…
И все же это ведь не какое-нибудь пойло. Это сам «Рыгаль Салют»…
Однажды он пробовал его — теперь уж и не припомнить, как такое случилось. В те времена он обычно употреблял жидкости, действие которых приравнивалось к удару кувалдой по уху. Но тогда… Наверное, где-то раздобыл денег, и… Один запах этого божественного напитка возносил тебя в Дунманифестин. Запах… Вспомнить…
— А она ему: «Забавно, прошлой ночью все было несколько иначе!» — закончил капрал Шноббс.
И, широко ухмыляясь, обвел глазами свою аудиторию.
В зале воцарилась тишина. Потом кто-то в толпе хихикнул — неуверенно, словно бы очень сомневался, что его кто-либо поддержит. Но затем раздалось еще несколько смешков. И вскоре хохотали уже все.
Шнобби купался в лучах славы.
— А вот еще! — воскликнул он. — Заходит клатчец в трактир, а под мышкой у него такое ма-а-а-ленькое пианино…
— Мне кажется, — твердо сказала леди Силачия, — закуски уже поданы.
— А свиные голяшки будут? — весело поинтересовался Шнобби. — С «Ухмельным» голяшки самое то.
— Как правило, я предпочитаю иные части тела, — ответила леди Силачия и тут же покраснела.
— А пирожки со свиными потрохами? Никогда не пробовали? Хотя голяшки все равно круче, — не унимался Шнобби.
— Это… гм-м… по-моему, это не самая изысканная часть свиньи? — вежливо предположила леди Силачия.
— Забейте, — твердо сказал Шнобби. — Копыта можно не обсасывать.
Сержант Колон открыл глаза и застонал. Голова у него раскалывалась. Его чем-то ударили. Очень может быть, что стеной.
А еще его связали. Руки и ноги.
Как выяснилось, он лежал в темноте на деревянном полу. В воздухе висел какой-то жирный запах, до отвращения знакомый и тем не менее неузнаваемый.
Когда глаза несколько привыкли к темноте, он разглядел слабую полоску света под дверью. А еще он услышал голоса.
Колон попытался встать на колени, но застонал — боль стальным обручем сдавила голову.
Когда тебя связывают, это плохая новость. Конечно, она куда лучше новости, что тебя убили, но, с другой стороны, поскольку ты связан, убить тебя всегда успеют.
«Такого никогда не случалось, — подумал Колон. — В старые добрые времена все было по-другому. Дверь оставлялась открытой, чтобы вор мог благополучно сбежать. Зато и ты возвращался домой без дырки в животе…»
Упираясь в стену и какую-то большую корзину, он смог наконец подняться на ноги. Это ненамного исправило положение дел, но после того, как гром в голове несколько стих, он неуверенно допрыгал до двери.
Из-за которой все еще доносились голоса.
Оказывается, проблемы были не только у сержанта Колона.
— …БОЛВАН! Ты из-за этого позвал меня сюда? В Страже есть вервольф! Ах-ха. И не какой-нибудь там полукровок. Она — настоящий оборотень! По запаху может определить, какой стороной упала монета!
— Ну, можно убить его, а тело где-нибудь спрятать!
Сержант Колон тихо застонал.
— А запах, придурок?! Думаешь, она не способна отличить живого человека от трупа?
— Тогда… Отведем его подальше, в таком тумане нас никто не увидит…
— Идиот, вервольфы умеют чуять страх. Ах-ха. Ну почему ты не позволил ему все здесь осмотреть? Что такого он мог увидеть? Кроме того, я знаю этого стражника. Жирный старый трус с мозгами, ах-ха, как у борова. Страхом от него воняет за милю.
«Надеюсь, ничем другим от меня сейчас не воняет», — с тоской подумал сержант Колон.