Через год после бракосочетания Висконти Ангерран де Куси присутствовал на не менее грандиозной свадьбе, имевшей еще большее политическое значение. Карл V перехитрил английского короля и сумел женить своего брата Филиппа Бургундского на невесте, которую король Эдуард присмотрел для своего сына Эдмунда. Это была Маргарита Фландрская, дочь и наследница Людовика Мальского, графа Фландрии, того, кто однажды избежал союза с Изабеллой. Эдуард пять лет вел переговоры, возлагая большие надежды на этот брак, и даже готов был заложить Кале и отдать отцу Маргариты 170 000 ливров. Но поскольку жених и невеста состояли в четвертой степени родства, хотя в Европе вряд ли можно было найти двух отпрысков королевского рода, не связанных родственными узами, требовалось разрешение папы. Карл вознамерился отдалить Фландрию от Англии и воспользовался тем, что папа по национальности француз. Урбан V отказал в браке Эдмунду и Маргарите и, выждав для приличия какое-то время, разрешил Филиппу брак с Маргаритой, хотя они находились в той же степени родства. Карл праздновал успех, однако союз Бургундии и Фландрии породил чудовищное государство, которое стало сражаться с родителем, а в следующем столетии в самой темной стадии войны отомстило Англии.
Чтобы удовлетворить страсть Маргариты к драгоценностям, герцог Бургундии обшарил Европу в поисках бриллиантов, рубинов и изумрудов, и лучшим его приобретением стало жемчужное ожерелье, купленное у Ангеррана де Куси за одиннадцать тысяч ливров.
В Гент прибыли три огромных сундука с драгоценностями еще до того, как туда приехал жених. Герцог старался произвести впечатление на фламандцев — закатывал в их честь пиры, засыпал подарками аристократов и бюргеров, устраивал процессии и турниры, встречал гостей на границах государства. Эта демонстрация имела для Филиппа политическое значение, таким путем он создавал престиж государству. Сам он всегда был великолепно одет, носил шляпы с плюмажем из перьев страуса, фазана и «индийской птицы» (павлина), а также привезенные из Италии шляпы из дамаста с золотой тесьмой. Этот энергичный человек целые дни проводил на охоте, часто ночевал в лесу, играл в теннис и был неутомимым путешественником, переезжая с места на место до ста раз в году. Многие его путешествия являлись паломничествами. Куда бы ни ездил герцог, он не расставался с четками и ракой. Филипп посещал мессу почти столь же усердно, как и король, и молился, как Карл, в одиночестве в собственной часовне, никогда не забывая совершить пожертвования на церковь. После женитьбы он подарил собору Турне статую девы Марии, а священникам — золотое облачение, подбитое горностаем и расшитое собственными гербами и гербами молодой жены.
Аристократия въехала в Гент в роскошных одеждах на богато убранных лошадях. «В особенности, — сообщает Фруассар, — хорош был господин де Куси, он лучше других знал, как следует себя вести, для того его туда король и отправил». Вот так, понемногу, складывался образ человека, выделявшегося манерами и наружностью среди равных ему людей.
Пышность подобных мероприятий во времена постоянных бедствий кажется необъяснимой не столько в связи с мотивом, сколько с источником затрачиваемых средств. Откуда брались все эти деньги посреди разрушений, упадка и снижения дохода от обезлюдевших имений и городов, откуда эта роскошь? Во-первых, деньги не подвержены чуме, в отличие от людей, они не исчезали, и даже если их и похищали бандиты, то монеты снова пускались в оборот. При уменьшившемся населении количество твердой валюты становилось пропорционально больше. Возможно также, что, несмотря на большую смертность от чумы, способность производить товары и оказывать услуги не уменьшилась, так как в начале века численность населения была избыточной. Пропорционально к выжившим товаров и услуг стало больше.
У правителей в обычае были пышные церемонии, их целью являлось поднятие собственного авторитета и пробуждение страха в сердцах подданных. Однако во второй половине XIV века правители стали доходить до крайностей, словно пытались не обращать внимания на неуверенность в будущем. Потребление достигло бешеной неумеренности, а золотой покров, наброшенный на чуму, прозванную «Черной смертью», и на проигранные сражения, отражал отчаянное желание показаться успешными во времена наступающего бедствия.
Смысл жизни в скорбные времена выразился в искусстве, запечатлевшем человеческую драму. Дева Мария еще сильнее горюет о мертвом сыне; на расписанном в эти годы в Нарбонне алтарном покрывале мадонна лежит без чувств на руках своих почитателей. В версии мастера часослова Рогана, все страдания человечества сосредоточены в лице апостола Иоанна. Поддерживая бесчувственную мать у подножия креста, он обращает горестные глаза к Богу, словно спрашивая: «Как Ты допустил это?».
Боккаччо почувствовал, что тучи сгущаются, и от добродушного, жизнелюбивого «Декамерона» перешел к жесткой сатире на женщин в едком памфлете «Корбаччо». Прелестная женщина из прежних его рассказов превращается в жадную гарпию, интересующуюся только тряпками и любовниками, она готова вступить в греховную связь со слугой или с черным эфиопом. Затем Боккаччо выбрал еще одну унылую тему — как после великих исторических побед из-за собственной гордыни и глупости люди лишаются счастья и богатства и впадают в нищету.
«Таковы времена, мой друг, в которые мы пали», — согласился Петрарка в письме к Боккаччо от 1366 года. Земля, писал он, «возможно, лишилась настоящих людей, но никогда еще не было на ней столько порока и столько порочных существ».
Пессимизм был нормальным настроением средневековья, поскольку человеку внушали, что он греховен с рождения и ему необходимо спасение, но во второй половине столетия эта тема звучала все настойчивее, и разговоры о приходе антихриста затевались все чаще. Все верили, что существуют спекуляторы, или разведчики, они отыскивают признаки, которые свидетельствуют о приближении конца света. Этого события ожидали со страхом и с надеждой, так как антихрист в конце концов должен быть повержен. Армагеддон принесет царство Христа и новую эру.
Поскольку, судя по всему, дело шло к возобновлению войны между Францией и Англией, Ангерран, по милости своей английской супруги, оказался в двусмысленном положении. Он не мог выступить против тестя, вассалом которого являлся, а с другой стороны, он был ленником собственного правителя — короля Франции.
Карл резко возражал против провозглашения независимости, на которой настаивали гасконские феодалы. Стараясь подготовить тщательно продуманное оправдание для возобновления войны, Карл попросил официального мнения видных юристов из университетов Болоньи, Монпелье, Тулузы и Орлеана. Неудивительно, что они ответили так, как и требовалось королю. Карл пригласил в Париж Черного принца с тем, чтобы тот ответил на выдвинутые против него жалобы. «Свирепо взглянув» на гонцов, принц ответил, что с радостью приедет, «только на голове моей будет шлем, и со мной за компанию явятся 60 000 человек». После такого заявления Карл тотчас объявил его нелояльным вассалом, денонсировал договор в Бретиньи и в мае 1369 года объявил войну.
По мере развития событий феодалы, служившие обоим королям, «были сильно обеспокоены… в особенности господин де Куси, ибо его это сильно задевало». Положение Ангеррана было и в самом деле затруднительным: он должен был служить обоим монархам, вступившим в войну друг с другом; вассал, по словам Боне, обязан воевать за того феодала, которому он присягнул раньше, и послать вместо себя человека, который будет воевать за другого феодала — это было хитроумное, но затратное решение. Эдуард не смог уговорить де Куси бороться против собственного короля, но было ясно, что если он станет воевать за Францию, то большие владения Ангеррана как лорда Бедфорда будут конфискованы, а возможно, и земли Изабеллы.