Если описывать подробно наши занятия, получится не слишком интересно. Остановлюсь на некоторых деталях нашей повседневной учебы. Первые дни мы, получив каждый свою боевую винтовку, привыкали к ней. Учились держать прицел, учитывать ветер, погоду, правильно давить на спуск. Стреляли холостыми патронами, которые выделяли только снайперам. В момент выстрела за нами внимательно наблюдал взводный или командиры отделений. Не дай бог, дернешься!
Потом пошли боевые стрельбы. В основном по 5—10 патронов в день. Спустя пару лет, уже в Германии, я разговаривал с пленным снайпером. На ломаном русском, показывая пальцами, он расскажет, что на двухмесячных снайперских курсах ежедневно, кроме воскресенья, расстреливал до сотни и больше патронов. Но весна 1943 года, даже после прославляемой каждый день победы под Сталинградом, была для нашей армии тяжелым временем.
В те дни, когда я начинал свою снайперскую учебу, по нашим войскам, прорвавшимся на запад на 400–600 километров, был нанесен сильный контрудар. Части Юго-Западного и Воронежского фронтов оставили в марте освобожденный Харьков, Белгород, часть Донбасса и отступили на 100 с лишним километров. Об этом сообщалось скупо, в обычной манере нашего Совинформбюро. Мы переживали отступление и понесенные большие потери. Так что спасибо и за те патроны, которые выделялись нам для тренировок.
Командиром взвода у нас был лейтенант Петр Федорович Чапыга. Плечистый, кривоногий, будто десять лет служил в кавалерии. Кстати, это он вместе с майором отбирал тогда кандидатов в снайперы. Глаз у него был наметанный, но тем не менее специфика снайперской «работы» вынуждала отчислять в пехоту то одного, то другого курсанта. И даже не из-за плохой стрельбы. Чапыга говорил так:
– Стрелять я вас научу. А вот тот, у кого шило в заднице и выдержки нет, снайпером не станет. Сумеете себя преодолеть или нет, зависит от каждого.
Запомнилось, что нас тщательно учили выбирать места для засады и две запасные позиции. Был оборудован целый снайперский полигон. Что-то вроде нейтральной полосы: неглубокие траншеи, искусственные воронки, бревенчатые завалы (как бы обломки домов), всякий хлам, что может быть на нейтралке. Два древних ржавых трактора, рама от грузовика, сломанные сеялки изображали подбитую технику. Мешки с сосновыми ветками и намалеванными крестами изображали трупы фашистов, пытавшихся атаковать наших славных бойцов, валялись в подтаявшем снегу. Деревянные пушки, какие-то обломки, остатки разбитых дзотов, столбы и колья с обрывками ржавой проволоки – полигон сделали неплохой.
Метрах в шестистах тянулась извилистая условная полоса немецкой обороны. В один из первых дней, после тщательного изучения «нейтральной полосы», Чапыга, выстроив взвод возле траншеи, предупредил, чтобы высушили лучше одежду и обувь. Ночью предстоят учения. Каждой паре предстояло присмотреть основную позицию для стрельбы и запасную, вроде убежища.
Помню, меня озадачило, что снег был истоптанный, подтаявший, серый, а наши маскхалаты, хоть и застиранные, тоже далеко не белые, все же выделялись на фоне лысых проталин и грязного льдистого снега. Ночью мороз опускался градусов до пяти, зато днем уже разливались лужи. Я сказал об этом Чапыге. Тот усмехнулся, промолчал и приказал поторапливаться. Мы были разбиты на пары. Меня назначили напарником к светловолосому конопатому курсанту года на три постарше меня.
– Чего делать будем? – спросил я. – Мы же, как куклы, в белых нарядах, а там все серое.
– Лучше маскироваться, – подумав, ответил мой временный начальник. – И надо будет «танк» успеть занять. Самая надежная штука. Ни снаряд, ни мина не пробьет.
Я кивал, соглашаясь с ним. Танк – убежище надежное. Не то что бревна или разбитый грузовик.
Тут я увидел, что двое ребят катаются по грязному снегу, размазывают его по халатам. Я, не раздумывая, последовал их примеру. Еще трое или четверо тоже изваляли костюмы. Остальные не захотели стирать после учений испачканные маскхалаты.
– Обойдемся и так!
Нас подняли в три часа ночи. Быстро оделись, получили винтовки, правда, без патронов и вышли к полигону. Помню, что в тренировке участвовали двенадцать или тринадцать пар: «снайпер и наблюдатель». Мы с напарником успели добежать до трактора, прогнали двоих курсантов, пытавшихся лезть к нам.
– Во, бездельники, на готовое прут, – ругнулся мой конопатый командир.
Было очень темно. Мартовская холодная ночь, звезды, хрустящий снег. Мы пристроились под старым трактором НАТИ, в ямках, вырытых нашими предшественниками, даже присыпанных травой. Насчет запасной позиции мудрить не стали. Конопатый командир нашел окоп шагах в семи. Хватило, чтобы втиснуться вдвоем.
И потянулось время. Уже через полчаса я задубел, несмотря на теплую одежду: две пары белья, гимнастерка, плотная куртка, телогрейка и две пары байковых портянок в сапогах. Ощущение было такое, что лежу на снегу. А ведь это не первое занятие. Мы лежали и стояли в обороне по пять-шесть часов, и морозы поджимали куда крепче. Но разница была в том, что, будучи пехотинцами, мы топтались по траншее, переползали друг к другу, пихались, курили. А здесь лежи неподвижно, жди рассвета и высматривай цель.
Я дул на ладони, шевелил пальцами ног и со злостью думал – какого черта нас уложили за три часа до рассвета?! Мой временный командир тихо матерился.
Еще не развиднелось, когда со стороны «немецких позиций» взлетела красная ракета и, шипя, врезалась в мерзлый снег, метрах в семидесяти от нас.
– Эй, курилки! – услышали мы голос Чапыги. – Встать и бегом ко мне!
Кто там был справа, мы не знали, но поняли, что ребята закурили и их засекли.
– Мне долго ждать? – снова крикнул лейтенант.
Двое поднялись и побежали к Чапыге. О чем-то минут пять поговорили, и две фигуры направились в сторону траншеи, обозначавшей наш передний край. Вскоре там застучал лом, зашуршала лопата. Все ясно – эти будут чистить траншею, пока не закончатся учения.
Тем временем рассвело. Мы старательно наблюдали за нашим участком «немецких позиций». Лейтенант Чапыга сидел в полушубке и смотрел на трактор в бинокль. А может, и не на трактор. Мы замерли. Позорно, если нас заметят вторыми. Но лейтенант ничего не заметил, а я тщательно запоминал цели, которые могли стать нашими. Две фашистские морды, торчавшие по плечи из окопа, деревянная легкая пушка, такой же деревянный МГ-34, фанерные рожи артиллеристов и пулеметчика. В глубине возле дощатой стены застыла фигура часового. Наверное, «штаб». Но до него было метров восемьсот.
Из «штаба» вышли две фигуры, помощники Чапыги, и направились к траншеям. На одном была мышиного цвета немецкая шинель, второй – в кожаном плаще. Я мысленно отметил новую цель. До «немецкого офицера» с сопровождающим было метров семьсот. Они шли по ходу сообщения, остановились, а потом внезапно исчезли. Снова красная ракета. Еще пару снайперов зафиксировали, а значит, условно уничтожили. Мы были по счету третьими. Помощник лейтенанта махнул нам рукой.
– Топайте траншеи чистить. Инструмента хватит. – И подколол моего «старшого»: – А ты бы маскхалат мелом еще натер. Он у тебя и так белый, за версту видно, а подбеленный – за полторы засекут.