– Если бы спросили?

Брякнув, Дробот тут же пожалел об этом. Однако Полина отнеслась спокойно, только оглянулась на него. На лице мелькнуло выражение, будто жалеют ребенка.

– Сам ты как думаешь? Когда трое возбужденных бойцов начинают ломиться к тебе в землянку среди ночи, я должна поставить им условие: попросите вежливо, товарищи, и становитесь в очередь?

– Грубо.

– Грубо, – охотно согласилась Полина. – И вульгарно. Только и я давно уже не благородная девица. Так что можешь не выбирать выражений, рядом со мной никто не выбирает, я привыкла. Ну, так что мне было делать, как себя вести? Подумать об этом раньше, отсиживаться с отцом в эвакуации, работать на заводе, ковать победу в тылу?

– Мы и сейчас в тылу, – снова ляпнул Роман.

– Правильно, только мне и хотелось именно во вражеский тыл, если нельзя на фронт! Защищаться же пришлось от троих пьяных партизан! От своих же, наших бойцов. Которые вот недавно вернулись с задания, чудом выскочили из кольца облавы, потеряли товарища в бою… Я не знаю, командир сам услышал мои крики или ему доложили, разбираться тогда не очень хотелось. Когда он прибежал и велел прекратить, один из них… из тех… послал его матом. Сгоряча, конечно. Может, он пожалел об этом тут же. Но даже если пожалел, это было последнее, что он подумал перед тем, как Родимцев застрелил его на месте.

– Застрелил?

– В упор. На глазах у остальных. Расстрелял в него всю обойму секунд за восемь-десять. Даже когда тот партизан упал, я не поняла до конца, что произошло.

– И командир доложил об этом в штаб? – переспросил Дробот. – О том, что застрелил бойца своего отряда за попытку… – Последнюю фразу он в последний момент проглотил, однако Полина легко подхватила ее и закончила:

– Именно так, за попытку изнасилования. А я передала эту радиограмму. Больше подобных попыток никто не повторял, хотя взгляды, сам понимаешь какие, ловлю на себе постоянно. Даже если не вижу, то чувствую вот здесь, – девушка дотронулась пальцем до какой-то точки на затылке. – Никто в отряде ничего тогда не сказал. Командир даже не собирал всех, как сегодня. Ничего не требовалось прояснять, Рома. Все всё уразумели без лишних слов. Так что, – подвела Полина своеобразный итог их короткого разговора, – я ожидала сейчас от командира такого же поступка.

– Это правильно или неправильно?

– Вот не знаю, Рома. Каждый решает сам. На войне вообще, если ты до сих пор не понял, каждый за себя. Хоть все вместе – за Родину, за Сталина…

– А по большому счету каждый за свою Родину, – зачем-то добавил Дробот.

– Тоже верно, – Полина взглянула на большие мужские механические часы на своей правой руке. – Ладно, поболтаем еще. Кстати, давно ни с кем вот так запросто не трепалась. У меня сеанс через двадцать минут.

Кивнув, девушка одернула гимнастерку под серой телогрейкой, машинально поправила пилотку на коротко стриженных волосах и поспешила к своей землянке. Опершись плечом о ствол ближайшей сосны, Роман проводил удаляющуюся фигурку долгим взглядом, хлопнул себя по карманам, но скорее по вновь обретенной после лагеря привычке искать курево, чем впрямь надеясь его найти.

За спиной обозначилось движение.

Дробот резко обернулся, встретился взглядом с широко улыбающимся Павлом Шалыгиным.

– Поля наша понравилась? – Командир разведчиков протянул Роману кисет с табаком, тот взял, кивнул с благодарностью. – Ничего дивчина, ладная. Ты бы осторожнее возле нее.

– Что так? – Дробот решил сделать вид, что ничего не знает о случившемся с радисткой.

– Да то так, боец… Роман ведь, правильно?

– Верно.

– Аккуратнее с романами, Рома. Ничего такого, просто ты новенький, не знаешь ничего.

– А что надо знать?

– Поля ведь с командиром. С Ильичом, значит…

Часть третья
Лес

1
Харьков, разведывательно-диверсионная школа Абвера, апрель 1943 года

Отец Отто Дитриха не был кадровым разведчиком. И своего единственного сына в этой профессии не видел. Однако именно благодаря связям, сохранившимся у барона Дитриха еще со времен Первой мировой войны, Отто оказался в структуре Абвера. Сделав за короткое время стремительную карьеру, он считался одним из наиболее перспективных молодых офицеров.

Дитрих-старший, как владелец нескольких крупных предприятий, занимался коммерческой деятельностью. Что позволяло барону-коммерсанту встречаться с представителями деловых кругов Англии и Америки, не вызывая при этом особых подозрений. Ему пришлось временно отойти от дел, когда в американской прессе его имя всплыло на волне скандала: под видом коммерции барон Дитрих оказывал услуги германской секретной службе, оказавшись среди тех, кто всеми способами пытался если не остановить, то существенно ограничить переправку через океан американского вооружения – Соединенные Штаты снабжали армии Антанты. Поскольку об этом написала газета, имевшая репутацию, прежде всего, бульварного издания, скандал удалось замять, апеллируя именно к поискам авторов сенсаций на ровном месте. Тем не менее, барона Дитриха вывели из большой игры. Предполагалось, что временно. Оказалось – надолго: в 1917 году германская разведка прекратила свое существование.

Однако барон фон Дитрих, как всякий дальновидный коммерсант, понимал, что та огромная информация, которая накоплена за время работы, рано или поздно понадобится, как и люди, умеющие с ней работать. Потому не удивился, когда через десять лет о нем вспомнили старые знакомые, служившие на то время в войсковом управлении рейхсвера [10] . Правда, в тот период Абвер фактически дублировал функции гестапо, что Дитриху-старшему категорически не нравилось. Потому, оказав возрожденной разведке ряд консультационных услуг, барон со временем предпочел держаться от Абвера подальше. И даже после того, как Конрада Патцига, к которому у Дитриха возникала масса неприятных вопросов, сменил на посту руководителя Абвера Вильгельм Канарис, человек, который иногда открыто конфликтовал с гестапо, однако по большей части неприязнь носила внутренний характер и была взаимной, Дитрих продолжал соблюдать дистанцию.

Именно Абверу времен Патцига сопутствовали громкие провалы разведки. Вот почему барон возражал против того, чтобы его сын Отто посвятил себя службе в военной разведке. Родине можно принести пользу на любом поприще, при этом не обязательно становиться военным. Только вот сам Дитрих-младший решил иначе.