…Когда рассвет пробился сквозь сырой болотный туман, Дробот нашел себя и Полину все на том же болотном островке. Мокрые, грязные, живые. Ночь пережили, начинался новый день.
Растолкал девушку. Только она открыла глаза, Роман прикрыл ладонью ее губы, проговорил:
– Лежи… Разведаю, как там…
– А…
– Тс-с-с…
Оставив Полину, он уже совсем уверенно перешел заболоченный участок. Какое-то время сидел, чутко слушая тишину. Наконец решил: будь что будет, не жить же им здесь, в трясине, превращаясь в болотных кикимор. Вернулся за Полиной, помог перебраться ей и, когда оба снова оказались на твердой земле, сказал:
– Идти надо. Готова?
Ответом были молчаливый кивок – и негромкая, но твердая просьба:
– Пистолет мой отдай.
Они встретились днем.
Дробот не имел представления о том, сколько он и Полина шли по лесу. По солнцу не ориентировался, просто фиксировал для себя его положение и старался определить по нему направление пути, но никак не время суток. Иногда Роману казалось – они начинают кружить, списывал это на дикую усталость, тогда останавливался и пытался разобраться, не слишком ли отклонился от цели.
В конце концов он решил: куда бы ни зашли, отошли уже достаточно далеко от вероятной облавы. Да и саму облаву наверняка уже свернули. Потому позволил себе сделать привал и на свой страх и риск попросил Полю покараулить, пока он немного поспит. Риск состоял в том, что девушка измоталась если не больше, то уж точно не меньше его, и часовой из нее может оказаться неважный. Видимое спокойствие и ощущение относительной безопасности непременно убаюкают и ее. Впрочем, опасений Роман вслух не высказал, надеясь на свой фронтовой опыт – спать ровно столько, сколько позволяют обстоятельства, и за это время максимально отдыхать, восстанавливая силы.
Ошибся Дробот дважды. Первый раз – когда подумал, что сможет погрузиться в сон не больше чем на час. Вторично – побаиваясь, что Полина поддастся соблазну и также уснет. Девушка держалась хорошо, и, если бы не ее настороженность, крепкий сон Романа никакие звуки не потревожили бы.
Он очнулся не сразу. Полине пришлось трижды, всякий раз сильнее, трясти Дробота за плечо. Когда тот открыл глаза, увидел напряженное лицо девушки и палец, приложенный к губам. Она сразу же кивнула куда-то в сторону, и в следующий момент, окончательно проснувшись, Роман услышал за деревьями русскую речь. Пока не мог разобрать слов, но мужчины шли, не кроясь, и говорили, не понижая голосов. Значит, бояться им нечего, идут свободно.
Полицаи.
Они с Полиной таки сбились с пути, закружили, снова вышли в окрестности Охримовки и вот снова нарвались на облаву. Голоса приближались, и теперь стычки просто не избежать, отступать некогда и некуда. Потому, не особо заботясь о том, чтобы не обнаруживать себя, Дробот взял лежащий рядом автомат, поднялся, и уже в движении услышал сначала громкое:
– Кто идет?! – И сразу же вскрик Полины:
– ИГОРЬ!
Из-за деревьев, в это время весны – еще голых, неожиданно выступил сперва капитан Родимцев с автоматом наперевес, затем, держась по разные стороны от него неким полукольцом, показалось еще несколько партизан. Ошарашенный Роман все еще держал ствол перед собой, но Полина, оттолкнув его рукой, стремительно кинулась через кусты к командиру. Тот еле успел опустить оружие – девушка повисла у него на шее, уже не сдерживая рыданий. Не могла произнести ничего, повторяла только:
– Игорь, Игорь, Игорь…
Теперь и Дробот убрал оружие. Вздохнул облегченно: значит, его расчет оказался верным и оправдал себя. Пока не ясно, откуда здесь взялись Родимцев и остальные, но понятно – те, кому удалось уцелеть, пробирались туда же, куда он пытался вывести Полину. И, видимо, они, как часто случается на войне, просто обречены встретиться в лесу.
Однако ни рассмотреть выживших, ни задать хоть какой-то вопрос Дробот не успел.
Внезапно и довольно грубо оттолкнув от себя Полину, командир снова вскинул автомат. Теперь дуло смотрело прямо в грудь Роману, и тот, ничего не понимая, попятился.
– Живой, выходит, – процедил Родимцев, для которого, как показалось Роману, вдруг перестало существовать все вокруг, даже апрельский лес замер.
– Вы… ты что, Ильич… – пробормотал он.
– Я – что? Ты меня спрашиваешь? Сука, падаль вонючая, провокатор! Я тебя на месте сейчас… Именем Союза Советских Социалистических… Ах ты…
Выстрелит, вдруг отчетливо осознал Роман. Сейчас командир отряда выстрелит в него, и наконец закончится то, что никак не могло завершиться с того самого момента, как он, рядовой Дробот, сел в кабину полуторки под конвоем особиста Дерябина. Смерть с тех пор могла поймать его минимум четырежды: под бомбами, в лагере, при побеге и вчера ночью. Теперь, выходит, догнала.
– Убивайте, – проговорил Роман, удивляясь своей покорности.
– Сказать ничего не хочешь?
– Нет. Вы сами все знаете, товарищ командир.
Когда автомат, с которого Дробот не спускал глаз, чуть дернулся в руках Родимцева, он вдруг понял – остановили капитана именно эти его слова вкупе с обреченной покорностью. Не опуская оружие, Игорь выплюнул вопрос:
– Что я знаю? Говори, сволочь, – что я знаю.
– Знаете, за что собрались меня расстрелять. Вы офицер, умный, опытный. Вам виднее.
– Издеваешься, значит. Наглости хватает, да…
Он вступил в разговор, не пойми зачем, отметил Дробот. Стало быть, расстрел отменяется или как минимум откладывается. И Родимцев, выходит, не до конца уверен в своей правоте. Хотя это «не до конца» слишком уж, похоже, крошечное.
– Игорь Ильич, мы с Полиной вышли из окружения так же, как и вы. Я не знаю, правда не знаю, что вы сейчас собираетесь мне предъявить. Если я не имею права на последнее слово, то ребята, – кивок за спину Родимцева, – хотя бы обязаны услышать приговор.
– Нет, Дробот, умный у нас здесь – это как раз ты, – отчеканил командир. – Ребят вспомнил… Моих ребят… Вот, гляди, девять человек со мной. Девять, Дробот! Все, что осталось от отряда «Смерть врагу!», понимаешь ты или нет! Везде нас ждали засады! Везде! Из взвода Вани Прохорчука только один человек выжил, говорит – не было там, куда они вышли, никакой зенитной батареи! Зато фрицев, что тараканов! И объекта нету никакого, нас сразу зажали в колечко! Кто под свои бомбы не попал, тех расстреляли! В упор смолили, понимаешь ты, сука? Это не бой – бойня была! Фомин убит, я сам видел, как падал! И ничего, ничего не мог сделать!
– Теперь сделаете, – согласился Роман. – Расстреляете меня. За что?
– Он еще огрызается! – с искренним изумлением выкрикнул Родимцев, полуобернувшись к остальным. – Нет, товарищи, вы слышали? Он еще огрызается! Да я тебя, гад, без трибунала!
Снова обернувшись, командир шире расставил ноги, передернул затвор.