Люди заулыбались, повеселели, подымались на ноги и один за другим вставали в строй, и «когда стемнело, мы медленно двинулись в путь под звуки нашего импровизированного оркестра, теперь усиленного парой губных гармошек».
Джон Френч, которого уже не развеселили бы ни барабан, ни дудка, заботился только о своем участке фронта. Он говорил, что «кайзер, преисполненный злобой и ненавистью», пошел на риск и ослабил другие направления, чтобы «уничтожить нас» превосходящими силами. Командующий экспедиционным корпусом просил Китченера прислать ему 6-ю дивизию. Но эти части, ответил министр, будут переброшены во Францию только после того, как их сменят войска из Индии. Френч считал этот отказ «весьма разочаровывающим и несправедливым».
Действительно, вскоре после поражения под Монсом Китченер хотел высадить эту дивизию на фланге немцев в Бельгии. Англичане не желали расстаться со старой идеей использования экспедиционного корпуса в Бельгии самостоятельно, а не в качестве придатка французской армии. В защиту этого плана с недавних пор выступали Фишер и Эшер. Англия предприняла две незначительные и тщетные попытки претворить эту идею и жизнь — один раз в августе и затем через два месяца в Антверпене.
Двадцать седьмого и двадцать восьмого августа три батальона английской морской пехоты высадились в Остенде, чтобы отвлечь на себя часть сил Клюка. К ним присоединились шесть тысяч бельгийских солдат, отступавших вместе с французами после падения Намюра и отправленных на английских кораблях в Остенде. Между прочим, эти части оказались небоеспособными. После отступления французской армии линия фронта отодвинулась на значительное расстояние и операция потеряла смысл. Тридцать первого августа морскую пехоту вновь посадили на корабли и вернули в Англию.
Незадолго до этого, двадцать восьмого августа, Джон Френч эвакуировал из Амьена свою передовую базу, которой угрожали наступающие дивизии Клюка. На следующий день главная база английских войск была переведена из Гавра в Сен-Назер. Этот шаг, как и приказ о выбрасывании боеприпасов, отражал главное стремление Френча — уйти из Франции. Генри Вильсон, разделявший эти настроения и в то же время стыдившийся их, «медленно расхаживал по комнате», писал один из его сослуживцев.
«Лицо его, как обычно, сохраняло смешное и загадочное выражение, он напевал тихим голосом, прихлопывая ладонями в такт: «Мы никогда не попадем туда, мы никогда не попадем туда».
Когда он приблизился ко мне, я спросил его: «Куда, Генри?» — «К морю, к морю, к морю», — ответил он нараспев».
Большие бульвары опустели, витрины магазинов закрылись ставнями, исчезли автобусы, трамваи, такси и извозчики. Вместо них через площадь Согласия к Восточному вокзалу гнали стада овец. Освободившись от уличного движения, площади и проспекты представали во всем своем великолепии. Большинство газет не выходило, те, что уцелели, сиротливо глядели одностраничными выпусками сквозь стекла журнальных киосков. Пропали туристы, в «Рице» никто не жил, в «Морисе» разместился госпиталь. Впервые за свою историю Париж в августе стал французским и молчаливым. Сияло солнце, в его лучах сверкали фонтаны Рон-Пуа, деревья стояли в зелени, мимо спокойно несла свои воды Сена, и лишь яркие флаги союзных держав оживляли светло-серую красоту самого прекрасного в мире города.
Галлиени, расположившийся со своим штабом в многочисленных комнатах Дома Инвалидов, боролся с обструкцией и нерешительностью властей, добиваясь принятия радикальных мер для превращения Парижа в настоящий «военный лагерь». В его понимании этот лагерь должен был представлять базу для проведения боевых операций, а не осажденную Трою. Опыт Льежа и Намюра говорил, что Париж не сможет выдержать обстрела из новых тяжелых осадных орудий врага, поэтому Галлиени предлагал не ждать приближения немцев, а самим навязать им сражение за внешней линией оборонительных сооружений. Это должна была сделать армия, которой у него еще не было. Изучение войн на Балканах и в Маньчжурии убедило его в том, что система глубоких и узких траншей, защищенных земляными насыпями и бревнами, рядами колючей проволоки и замаскированными «волчьими ямами» с торчащими на дне острыми кольями, окажется практически неприступной, если ее будут оборонять хорошо обученные и стойкие части, вооруженные пулеметами. Именно такие участки обороны между артиллерийскими позициями и пытался построить французский генерал. Правда, у него не было войск, которые заняли бы эти укрепления.
Каждый день, иногда по два или по три раза, Галлиени со все возрастающим отчаянием звонил в главный штаб, требуя три боевых корпуса. Он писал Жоффру, посылал к нему эмиссаров, обивал пороги военного министра и президента, постоянно напоминая о том, что Париж не готов к обороне. К двадцать девятому августа в его распоряжение поступила всего лишь одна морская бригада. Она промаршировала по улицам города в белой форме под резкие свистки боцманских дудок. Ее появление вызвало восторг парижан, но не Галлиени.
Он считал, что необходимо вести работу в трех направлениях — военная обстановка, подготовка войск и населения и тыловое обеспечение. Чтобы добиться успеха в выполнении каждой из этих задач, необходимо было говорить с населением откровенно. Галлиени в той же степени презирал политиканов, в какой уважал народ Парижа. По его убеждению, на него можно было положиться в час опасности. Он верил, что Пуанкаре и Вивиани не хотели сказать стране правду и замышляли какой-то «трюк», чтобы обмануть народ. Его усилия добиться разрешения на снос зданий, ухудшавших обзор и затруднявших ведение огня с укрепленных позиций, наталкивались на сопротивление властей, не желавших беспокоить городское население. Любое уничтожение собственности требовало документа, подписанного мэром округа и начальником инженерных войск, где указывалась сумма компенсации, выплачиваемой владельцу. Этот процесс служил источником бесконечных отсрочек и задержек.
Каждое решение сопровождалось «византийскими» спорами в отношении того, может ли Париж, как место пребывания Правительства, служить «укрепленным лагерем», который следует удерживать военными средствами.
«Этот вопрос, — заметил презрительно генерал Хиршауэр, — великолепное поле для разногласий».
Сторонники идеи открытого города скоро докажут, что пост военного губернатора создан вопреки всем законам. «Убедить юристов можно лишь с помощью документов».
И Галлиени их нашел. Двадцать восьмого августа военная зона была расширена с тем, чтобы включить в нее Париж с пригородами по обеим сторонам Сены. Таким образом, муниципалитет оказался подчиненным власти военного губернатора. В десять часов утра Галлиени собрал военных и гражданских руководителей города на совет обороны. Во время заседания, продолжавшегося 15 минут, все участники стояли. Им было предложено не обсуждать вопрос о том, следует ли оборонять Париж, а просто согласиться с тем, что приближение врага требовало введения «военного положения». Документы, обеспечивавшие юридическую правомочность такого решения, были составлены и лежали здесь же, на столе. Галлиени предложил каждому подписаться и затем немедленно объявил о временном прекращении работы совета. Так состоялось первое и последнее заседание этого органа.