Весной 1914 года совместная работа французского и английского генеральных штабов закончилась. Были составлены настолько тщательно разработанные планы, что пункты расквартирования были намечены для каждого батальона, вплоть до указания мест, где солдаты будут пить кофе. Количество выделяемых французской стороной железнодорожных вагонов, прикомандирование переводчиков, подготовка шифров и кодов, снабжение лошадей фуражом — все эти вопросы были либо решены, либо, как полагали, должны быть урегулированы к июлю. Сам факт того, что Уилсон и его офицеры находились в тесном контакте с французами, тщательно скрывался. Вся работа по «Плану W», как называлась обоими штабами переброска британского экспедиционного корпуса, осуществлялась в строжайшей тайне и была поручена всего лишь полудюжине офицеров, которые сами печатали на пишущих машинках документы, подшивали дела и выполняли другие канцелярские обязанности. Пока военные готовили будущие сражения, английские политические деятели, натянув на голову одеяло под лозунгом «Никаких обязательств», решительно отказывались вникать в их дела.
Русский колосс оказывал на Европу колдовское воздействие. На шахматной доске военного планирования огромные размеры и людские резервы России приобретали самый большой вес. Несмотря на ее неудачные действия в войне с Японией, мысли о русском «паровом катке» утешали и ободряли Францию и Англию, а маячившая за спиной у Германии славянская угроза не давала немцам покоя.
Пусть изъяны русской армии были хорошо известны, пусть не русская армия, а русская зима заставила Наполеона уйти из Москвы, пусть русские войска и испытали поражение на своей земле от французов и англичан в Крымскую войну, пусть турки в 1877 году победили под Плевной и лишь впоследствии уступили перед лицом численного превосходящего противника, хотя японцы взяли над русскими верх в Маньчжурии, миф о непобедимости русской армии по-прежнему имел широчайшее распространение. Образ несущейся с воплями и гиканьем казачьей лавы настолько глубоко запечатлелся в умах европейцев, что многие газетные художники рисовали ее, причем в подробнейших деталях, находясь за тысячу миль от русского фронта. Казаки и неутомимые миллионы упорных, терпеливых и готовых сражаться насмерть русских мужиков формировали стереотип русской армии. А ее численность внушала ужас: 1 423 000 человек в мирное время, еще 3 115 000 готовых встать в строй при мобилизации составляли вместе с 2 000 000 территориальных войск и рекрутов цифру в 6 500 000 человек.
Русская армия представлялась гигантской массой, пребывающей в летаргическом сне, но, пробужденная и пришедшая в движение, она грозила неудержимо покатиться вперед, волна за волной, невзирая на потери, заполняя ряды павших новыми силами. Считалось, что усилия, предпринятые после войны с Японией, для избавления армии от некомпетентности и коррупции привели к определенному улучшению положения. Среди французских политиков «каждый находился под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов, потенциальной мощи и богатства», как писал в апреле 1914 года сэр Эдуард Грей, который вел в Париже переговоры о заключении морского соглашения с Россией. Он и сам придерживался тех же взглядов. «Русские ресурсы настолько велики, — заметил он как-то президенту Пуанкаре, — что Германия в конечном итоге будет истощена даже без нашей помощи России».
Для французов успех «Плана-17» — неудержимый марш к Рейну — призван был стать демонстрацией силы нации и одним из величайших моментов в истории Европы. Чтобы обеспечить прорыв в центре, Франция нуждалась в помощи России, которая должна была оттянуть на себя часть противостоящих французам германских сил. Проблема состояла в том, чтобы заставить русских начать наступление на Германию с тыла одновременно с началом французами и англичанами военных действий на Западном фронте, то есть как можно ближе к 15-му дню мобилизации. Французам, как и всем прочим в Европе, было известно, что к этому сроку закончить мобилизацию и концентрацию своих войск Россия физически не в состоянии, но для них было важно, чтобы русские начали наступление теми силами, которые окажутся у них в готовности на тот момент. Западные союзники были полны решимости принудить Германию с самого начала вести войну на два фронта, стремясь сократить численное превосходство немцев по отношению к своим армиям.
В 1911 году генерал Дюбай, занимавший тогда пост начальника штаба военного министерства, был направлен в Россию с задачей внушить русскому генеральному штабу идею о необходимости захвата инициативы. Хотя большая часть русских войск должна была выступить против Австро-Венгрии и к действиям на германском фронте к 15-му дню мобилизации могла быть готова лишь половина предназначенных для этого русских частей, настроение в Петербурге было боевое и приподнятое. Озабоченные тем, чтобы вновь придать блеск славы своему потускневшему оружию и оставляя детальное планирование на свое усмотрение, русские согласились — причем больше под влиянием чувства воинской доблести, чем из благоразумия, — начать наступление одновременно с Францией. Дюбай заручился обещанием, что русские, после того, как их передовые части займут исходные рубежи, они, не дожидаясь завершения сосредоточения своих дивизий, нанесут удар через границы Восточной Пруссии на 16-й день мобилизации. «Мы должны ударить в самое сердце Германии, — провозглашал царь в подписанном соглашении. — Целью обеих наших сторон должен быть Берлин».
Договоренность о немедленном русском наступлении была не раз подтверждена и детализирована на ежегодных штабных совещаниях, которые являлись характерной чертой франко-русского союза. В 1912 году в Париж побывал глава русского генерального штаба генерал Жилинский, а в 1913 году в Россию отправился генерал Жоффр. К тому времени русские военные круги не устояли перед манящим представлением об élan — наступательном «порыве». После Маньчжурии им также требовалось чем-то компенсировать унизительное военное поражение и позорные недостатки своей армии. Огромным успехом пользовались переведенные на русский язык лекции полковника Гран-мезона. Ослепленный блестящей доктриной offensive à outrance — «наступления до последнего», — генеральный штаб России пошел еще дальше. Генерал Жилинский обязался в 1912 году привести в боевую готовность все войска, предназначенные для германского фронта, общей численностью в 800 000 человек на 15-й день мобилизации, хотя для выполнения такой задачи русские железные дороги были явно не приспособлены. В 1913 году он перенес дату наступления на два дня вперед, несмотря на то, что военные заводы страны производили не более двух третей требуемого количества артиллерийских снарядов и менее половины винтовочных патронов.
Сами союзники не выказывали серьезной озабоченности по отношению к порокам русской военной системы, хотя Иэн Гамильтон, английский военный наблюдатель при японской армии, нелицеприятно сообщал о них в своих докладах из Маньчжурии. Главными недостатками русской армии были плохая разведка, пренебрежение маскировкой и режимом секретности, отсутствие скрытности и быстроты действий и неповоротливость частей, безынициативность и неумелое руководство войсками. Полковник Репингтон, еженедельно комментировавший на страницах «Таймс» события русско-японской войны, пришел к выводам, которые побудили его посвятить книгу, составленную из его избранных газетных выступлений, императору Японии. Тем не менее генеральные штабы были убеждены, что самое главное — это привести в движение русского великана, независимо от того, какими будут его действия. Задача сама по себе была довольно трудной. В ходе мобилизации русского солдата надо было перебросить в среднем за 700 миль, что в четыре раза больше, чем в среднем для германского солдата, к тому же в России на каждый квадратный километр приходилось железных дорог в 10 раз меньше, чем в Германии. С целью воспрепятствовать вражескому вторжению ширина русской железнодорожной колеи намеренно была сделана шире, чем у немцев. Значительные французские ассигнования на железнодорожное строительство еще не дали результатов. Было очевидно, что по темпам мобилизации Россия никак не могла сравниться с Германией; но если из 800 000 солдат, обещанных русскими для германского фронта, хотя бы половина успела занять исходные позиции для начала наступления в Восточной Пруссии к 15-му дню мобилизации, то, несмотря на все недостатки русской военной машины, их вторжение на германскую территорию произвело бы, как полагали, огромный эффект.