В отличие от Ренненкампфа генерал Самсонов района предстоящих действий не знал и не был знаком с войсками и штабом, которыми ему предстояло командовать. Восемнадцатилетним юношей он участвовал в турецкой кампании 1877 года; в сорок три года он уже был генералом, командовал кавалерийской дивизией в русско-японской войне, а с 1909 года являлся губернатором Туркестана. Когда началась война, Самсонову было пятьдесят пять лет и он находился в отпуске на лечении на Кавказе и поэтому не смог прибыть в Варшаву и в штаб 2-й армии ранее 12 августа. Связь между его армией и армией Ренненкампфа, а также со штабом Жилинского, который должен был координировать действия их обоих, оставляла желать лучшего. В любом случае приверженность к соблюдению временных графиков не принадлежит к числу достоинств русского народа. Проведя в апреле по разработанным планам кампании военно-штабные игры, где участвовало большинство тех генералов и офицеров, которые в августе встретили войну на тех же постах, русский генеральный штаб был осведомлен о предстоящих трудностях. Хотя игра, во время которой Сухомлинов выполнял роль верховного главнокомандующего, показала, что 1-я армия выступила слишком рано, с началом войны был без изменений принят прежний график. Учитывая, что Ренненкампф выступил на два дня раньше, а Самсонову на марш требовалось четыре дня, германские войска в течение шести дней должны были противостоять всего лишь одной русской армии.
Два кавалерийских корпуса Ренненкампфа, находившиеся на левом и правом флангах, получили 17 августа приказ не только прикрыть продвижение армии, но и перерезать обе железнодорожные ветки — с целью пресечь эвакуацию германского подвижного состава. Умышленно применяя колею другой ширины в качестве оборонительной меры против германского вторжения, русские не могли использовать свой железнодорожный транспорт, а не захватив германские паровозы и вагоны, они не имели возможности воспользоваться неоценимой сетью железных дорог в Восточной Пруссии. Русская армия, все дальше углублявшаяся на вражескую территорию, почти сразу же обогнала свои еще не укомплектованные гужевые обозы. Из-за отсутствия проводов, необходимых для прокладывания своих собственных линий связи, русские зависели от германских телеграфных линий и станций, а если те оказывались разрушенными, вынуждены были прибегать к радиосвязи, отправляя сообщения открытым текстом из-за того, что в дивизионных штабах не всегда были коды и шифровальщики.
Для проведения воздушной разведки и артиллерийского наблюдения не хватало самолетов, поскольку большая часть из них была отправлена на австрийский фронт. Заметив самолет, вид которого им был до сих пор незнаком, русские солдаты принимались стрелять по нему из винтовок, убежденные в том, что подобное хитрое изобретение, как летающая машина, может быть только германским. Рядовой солдат питался черным хлебом и чаем, как поговаривали — хотя и трудно понять, почему, — что после этого от него исходил характерный запах, больше напоминающий запах от лошади. Пехотинцы имели на вооружении четырехгранные штыки; примкнутые к винтовкам, они удлиняли их до человеческого роста, что в рукопашном бою давало преимущество над немцами. Однако по огневой мощи и эффективности из-за большого количества артиллерии две германские дивизии были равны трем русским. Недостатки русских усугублялись той ненавистью, которую питали друг к другу военный министр Сухомлинов и верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич. А еще была плохая связь между фронтом и тылом, хуже которой могло быть только снабжение. Уже через месяц войны нехватка патронов и снарядов была настолько велика — при полном безразличии или летаргическом бездействии военного министерства, — что 8 сентября великий князь был вынужден обратиться непосредственно к царю. На австрийском фронте, докладывал он, боевые действия придется приостановить, пока не будет накоплен запас по 100 снарядов на орудие. «В настоящий момент мы имеем только 25 снарядов на орудие. Я обращаюсь к Вашему Величеству с просьбой ускорить отправку снарядов».
Крик «Kosaken kommen!» («Казаки идут!»), донесшийся из Восточной Пруссии, повлиял на решение Германии оставить минимальные силы для обороны. По общей численности 8-я армия, находившаяся в Восточной Пруссии и состоявшая из четырех с половиной корпусов, кавалерийской дивизии, гарнизона Кенигсберга и нескольких территориальных бригад, приблизительно равнялась одной из русских армий. Приказ Мольтке гласил, что 8-я армия обязана защищать Восточную и Западную Пруссию, но не должна вступать в бой с превосходящими силами или отходить в укрепленный район Кенигсберга. Если она обнаружит, что ей угрожают превосходящие силы противника, то ей необходимо отойти к Висле, оставив Восточную Пруссию врагу. Подобный приказ содержал «психологическую опасность для слабых волей» — таково было мнение полковника Макса Гофмана, заместителя начальника оперативного отдела 8-й армии.
Слабым волей Гофман считал командующего армией генерал-лейтенанта фон Притвица унд Гаффрона. Придворный фаворит Притвиц сделал быструю карьеру потому, что, как свидетельствует один из его коллег, «знал, как привлечь внимание кайзера за столом, рассказывая смешные истории и пикантные слухи». Шестидесятишестилетний, очень тучный, он был германским вариантом Фальстафа, «внушительный, полный сознания своей значимости, безжалостный и самовлюбленный». Прозванный «der Dicke», «Толстяком», он не имел интеллектуальных или военных интересов и никогда не предпринимал лишних движений, если мог этого избежать. Мольтке, считавший его неподходящим для занимаемой должности, в течение нескольких лет безуспешно пытался заменить его на посту командующего 8-й армии. Надежной защитой Притвицу служили его связи. Единственное, что сумел сделать Мольтке, это назначить своего собственного заместителя, графа фон Вальдерзе, начальником штаба Притвица. В августе Вальдерзе, не оправившийся еще после операции, был, по мнению Гофмана, «слабым конкурентом», а поскольку Притвиц вообще им не был, Гофман считал, что действительная власть в 8-й армии находится в руках самого подготовленного офицера, то есть его самого.
Беспокойство за Восточную Пруссию еще более возросло, когда 15 августа Япония встала на сторону союзников, что высвободило большое количество русских войск. Германская дипломатия никогда не умела сохранять или приобретать друзей, и в очередной раз она снова оказалась не на высоте. Япония имела собственное мнение о том, каковы у нее интересы в европейской войне, и ее будущая жертва хорошо их понимала. «Япония намерена использовать эту войну, чтобы получить контроль над Китаем», — предсказывал президент Юань Шикай. Как и оказалось, Япония по-своему воспользовалась войной, пока европейские державы были слишком заняты и не могли помешать ей. Япония навязала Китаю известное двадцать одно требование, нарушила его суверенитет и вторглась на его территорию, что впоследствии сказалось на истории двадцатого века. Для начала немедленным результатом присоединения Японии к союзникам стало высвобождение русских войск, стоявших против Японии на Дальнем Востоке. Рисуя перед мысленным взором картины все умножающихся «славянских орд», немцы еще больше занервничали оттого, что возможно оставление Восточной Пруссии, которую защищала только одна 8-я армия.
С самого начала генералу фон Притвицу пришлось очень непросто с командиром I корпуса генералом фон Франсуа, пятидесятивосьмилетним светлоглазым потомком гугенотов, который был чем-то вроде германского Фоша. I корпус был набран из уроженцев Восточной Пруссии, а его командир, решительно убежденный в том, что ни один славянин не должен ступить на прусскую землю, угрожал нарушить стратегию 8-й армии, слишком выдвигаясь вперед.