С перехваченными сообщениями Гофман и Грюнерт бросились на автомобиле за Гинденбургом и Людендорфом. Догнав их машину через несколько миль, Гофман приказал своему шоферу поравняться с нею и прямо на ходу передал телеграммы командующему и начальнику штаба армии. Пришлось остановиться и совместно обсудить создавшееся положение. Получалось, что атаке, которую на следующий день против правого фланга Самсонова должны были начать корпуса Макензена и фон Белова, Ренненкампф ничем помешать не сможет. В соответствии с различными интерпретациями всех четверых генерал Франсуа то мог, то не мог отложить свою атаку до тех пор, пока не подтянется вся его пехота и артиллерия. Не желая поступиться хотя бы каплей авторитета, Людендорф, возвратившись в штаб, повторил данный ранее приказ.
В то же самое время были отданы распоряжения и об осуществлении генерального плана двойного охвата на следующий день, 26 августа. На германском левом фланге корпус Макензена, поддерживаемый Беловым, должен был атаковать правый край Самсонова, который вышел к Бишофсбургу, имея кавалерию у Сенсбурга, то есть находился перед озерами, где он должен был соединиться с Ренненкампфом, окажись тот здесь. Но отсутствие Ренненкампфа оставляло открытым фланг, который германцы хотели обойти. В центре XX корпус Шольца, теперь поддерживаемый дивизией ландвера и 3-й резервной дивизией генерала фон Моргена, должен был возобновить бой, который он вел накануне. На правом фланге, как ему и было приказано, Франсуа обязан был начать наступление для охвата левого фланга Самсонова.
Все приказы были разосланы до полуночи 25 августа. На следующее утро, в день начала главного сражения, Людендорфа чуть не хватил удар, когда авиационный разведчик донес о движении Ренненкампфа в сторону Самсонова. Хотя Гинденбург был уверен, что 8-я армия «может без малейшего колебания» оставить против Ренненкампфа только заслон, Людендорфа снова охватило беспокойство. «Проклятый призрак Ренненкампфа висел на северо-востоке как угрожающая грозовая туча, — писал он. — Стоит только ему достать нас, и мы будем разбиты». Он начал испытывать те же страхи, какие обуревали и Притвица, его мучили сомнения, следует ли бросить все свои силы против Самсонова или же отказаться от наступления против 2-й армии и повернуть против 1-й. Герой Льежа, «похоже, немного растерялся», как с удовольствием отмечал Гофман, который из всех военных мемуаристов наиболее склонен приписывать собственные слабости своим коллегам. Даже Гинденбург признает, что «серьезнейшие сомнения» охватили его начальника штаба и что в этот момент, как он утверждает, именно он успокоил Людендорфа. По словам Гинденбурга, «мы преодолели внутренние противоречия».
Новый кризис возник, когда штаб обнаружил, что Франсуа, все еще дожидавшийся своей артиллерии, не вступил в бой, как ему было приказано. Людендорф безапелляционно требовал начать атаку в полдень. Франсуа отвечал, что исходные позиции, которые, по мнению штаба, уже были заняты этим утром, занять не удалось; заявление Франсуа вызвало настоящий взрыв негодования в штабе и, как называет его Гофман, «весьма недружелюбный» ответ Людендорфа. Весь день Франсуа с успехом тянул и тянул время, дожидаясь нужного ему момента.
Неожиданный срочный телефонный звонок из генерального штаба в Кобленце прервал споры с Франсуа. Людендорф, которому и без того хватало беспокойства, взял трубку и приказал Гофману по параллельному телефону тоже послушать, «чего они хотят». К своему удивлению, он услышал голос полковника Таппена из оперативного отдела генерального штаба, предлагающего выслать Людендорфу подкрепления в составе трех корпусов и кавалерийской дивизии. Совсем недавно повоевавший на Западном фронте, а до этого работавший над мобилизационными планами, Людендорф, до последней цифры зная необходимую плотность войск на километр полосы наступления, едва верил своим ушам. Реализация плана Шлиффена зиждилась на том, чтобы использовать каждого имевшегося в распоряжении командования солдата для усиления правого фланга. Что же заставило генеральный штаб в разгар наступления ослабить фронт на целых три корпуса? Смущенный, он ответил Таппену, что подкрепления «не особенно» нужны на востоке и в любом случае прибудут слишком поздно для участия в сражении, которое уже начинается. Таппен повторил, что может их все-таки выслать.
Причина этого важнейшего решения крылась в охватившей генеральный штаб панике, когда русские начали свое наступление через две недели после мобилизации вместо шести, которые предсказывали немцы. Но решающим фактором, как сообщает Таппен, была «великая победа» на французских границах, «породившая в генеральном штабе мнение, что решающая битва на Западе уже состоялась и выиграна». Исходя из этого, Мольтке решил 25 августа, «несмотря на представленные возражения», направить подкрепления, чтобы спасти Восточную Пруссию от русских. Несчастья беженцев, юнкерские поместья, оставленные мародерствующим казакам, слезные мольбы высокородных дам, обращенные к императрице, о спасении семейных земель и сокровищ, возымели свое действие. Чтобы возбудить чувства и настроить народ против русских, германское правительство умышленно распределило беженцев по различным городам и в конечном итоге само себя напугало. Председатель бундесрата Восточной Пруссии прибыл в генеральный штаб просить о защите родины. Управляющий Круппа писал в своем дневнике 25 августа: «Люди повсюду говорили: «Ба, да русские никогда не закончат своей мобилизации… Мы можем еще долго обороняться». Но сегодня все думают по-другому, и уже слышны разговоры об оставлении Восточной Пруссии». Кайзер был глубоко озабочен. Мольтке сам всегда волновался по поводу слабости обороны на востоке, поскольку, как он писал перед войной, «все успехи на Западном фронте не будут стоить ничего, если русские придут в Берлин».
Два из тех корпусов, которые он отзывал теперь с Западного фронта, участвовали в сражении за Намюр на стыке между германскими 2-й и 3-й армиями, и теперь, после падения бельгийской крепости, генерал Бюлов заявил, что вполне способен обойтись без них. Вместе с 8-й кавалерийской дивизией они были сняты с позиций 26 августа и походным порядком — поскольку бельгийские железные дороги были разрушены, — дошли до ближайших германских железнодорожных станций, чтобы «как можно скорее» отправиться на Восточный фронт. Третий корпус уже прибыл на вокзал в Тионвиле, когда осторожные голоса в генеральном штабе убедили Мольтке отменить свой приказ.
А в восьмистах милях на восток генерал Самсонов готовился возобновить бой 26 августа. На его правом фланге находился VI корпус генерала Благовещенского, вышедший на отведенную для встречи с 1-й армией позицию у озер, но Самсонов оставил этот корпус заметно изолированным, выдвинув основные силы своей армии значительно западнее. И хотя такое решение уводило его войска дальше от Ренненкампфа или, вернее, от того места, где тот должен был находиться, направление выбрано правильно: Самсонов рассчитывал встать между Вислой и немцами, отступавшими, как предполагалось, на запад. Целью Самсонова была линия Алленштейн — Остероде, где русские могли оседлать главную германскую железную дорогу и откуда, как он информировал Жилинского 23 августа, «легче впоследствии наступать в сердце Германии».
Уже было очевидно, что его измученные и полуголодные солдаты, которые, спотыкаясь, едва добрели до границы, вряд ли годились для боя, не говоря уже о марше в сердце Германии. Продовольствие не поступало, солдаты съели неприкосновенный запас, деревни были покинуты, сено и овес с полей не убраны, мало что можно было достать для людей и лошадей. Все командиры корпусов требовали остановки. Офицер генерального штаба доносил в штаб Жилинского о «мизерном» продовольственном обеспечении войск. «Не знаю, как еще солдаты выдерживают. Необходимо организовать надлежащие реквизиции». А Жилинский, находившийся в Волковыске, в 180 милях по прямой от линии фронта, а по железной дороге еще дальше, был слишком далек, чтобы обратить внимание на эти донесения. Он по-прежнему настаивал на продолжении наступления Самсоновым, «чтобы встретить врага, отступавшего перед генералом Ренненкампфом, и отрезать его от Вислы».