Я долго сижу на песчаной полоске у воды. Хочется, чтобы пришел кто-то хороший, добрый, кто будет со мной разговаривать, что-нибудь подарит, возьмет с собой куда-то, где весело и интересно, где нет мамы…
Может, не вешаться и не топиться? Потерпеть? Все-таки мама старше меня на целых сорок два года, и, наверное, если повезет, умрет раньше меня и перестанет меня обижать. Нет, правда. Надо потерпеть. Потому что вдруг меня ждет что-нибудь хорошее, о чем я сейчас не знаю, — необыкновенные люди, путешествия, радость и счастье, корабли и города… А если я утоплюсь, я не увижу этого хорошего.
А если ничего меня не ждет? Вдруг, а? Так и просижу всю жизнь с чужими старухами. Вот ужас-то…
Топиться или нет?
Я смотрю на спокойную темную воду речки и ясно слышу:
— Иди домой.
Рядом никого.
Значит, это речка мне сказала? Какой у нее красивый, хрипловатый и ласковый голос.
И я иду домой, куда деваться-то…
Маме уже надоело злиться, держать роль, она просто берет с меня честное слово, что я буду вести себя хорошо, и чудно со мной общается.
Но мой «шар» никуда не исчезает. Он там, у меня внутри. Временно спит.
Бедная, бедная мама — тает, ветшает красота, надвигается старость, как-то не так сидит купленная втридорога у спекулянтов модная «кофточка», и очередной Георгий Борисович что-то давно не звонит…
Грусть, грусть, да и только…
На кого еще излить недовольство, на ком выместить тревогу и досаду, как не на дочери — ишь, вымахала! Не оправдывает ожиданий совершенно — просчитались, горько обманулись, думали-то, что будет светловолосый ангелочек, млеющий от счастья выносить горшки и драить полы, а что получилось? Выросло черт-те что… Не поймешь ее… И все что-то воображает из себя, пишет что-то целыми днями… Тоже мне… можно подумать…
Может, она меня не любила? Да нет же, любила. Наряжала. Жалела. Разрешала пропускать школу. Варила исключительный суп из сушеных грибов. Пела военные песни как колыбельные. Лечила, когда я болела.
Конечно, любила.
И очень любила впечатление, которое она производит на окружающих.
Просто непедагогично себя вела, хоть и педагог с дипломом.
Во всяком случае, смыслом, самым главным центром жизни я для своей мамы не являлась никогда, это точно. Она меня так не рассматривала, в таком качестве.
А это недальновидно.
Красавица, ничего не попишешь.
Мы с новорожденным Темой приехали из роддома. Ломит все тело, жар, ни фига не соображаю.
Сидим за столом с родителями моего мужа, «отмечаем».
Они уезжают домой. Я валюсь с ног в буквальном смысле слова, без всяких аллегорий.
— Знаешь, доченька, — говорит моя мама просительно и робко. — Отпусти меня, пожалуйста, в Дом литераторов, там сегодня вечер газеты «Московские новости»…
— Ну конечно, иди…
Какая разница, что я отвечу? Все равно она сделает так, как ей хочется. Она главная.
— Ой, спасибо, доченька, спасибо, — начинает оживленно собираться и прихорашиваться. — Все упадут, когда меня увидят, я же всем сказала, что ты сегодня из роддома… Штейны вообще обалдеют!
И она смеется от радости, что произведет впечатление, удивит.
Главное, чтобы Штейны обалдели.
Мой бедный муж, прилетевший со съемок из Средней Азии, только чтобы встретить нас из роддома, засыпает.
А я остаюсь разглядывать сына. У него большие щеки и длинные, длинные ресницы. Спит с важным видом. Отличный!
Как раз такого-то я и хотела.
Главное, обеспечить его тремя необходимыми составляющими счастливого детства:
ВЕЛОСИПЕДОМ
СОБАКОЙ
ПАПОЙ
Бедная, бедная мама, делавшая какие-то немыслимые операции по подтягиванию кожи лица и зашиванию оной в районе затылка, подрезавшая веки, чтобы молодо выглядеть, бедная мама, давно превратившаяся из полной накрашенной красавицы-блондинки в серенькую, похожую на мышку, постоянно зябнущую старушку, а потом в ангела, в крестик на Ваганьково.
Бедные, бедные красавицы…
Тетя Аня Масс в платьице с рюшечками на нашем крыльце — персонаж замечательный!
Папа ее, Владимир Захарович, автор сценария комедии «Веселые ребята», дружил с моим папой. Мой папа вроде бы поддерживал первые шаги тети Ани в детской литературе, давал ей рекомендацию в Союз писателей. Она любила повторять, что обожает его, что он для нее едва ли не учитель, и т. д. Ко мне тетя Аня всегда испытывала недоверчивую неприязнь. Я с детства это чувствовала. Может, потому что она считала себя большим специалистом по детям, а я в ее представления о том, что детям нужно, как-то не укладывалась. Не любила мороженое, например. Она мне не верила, думала, я выпендриваюсь. Ну не могут дети не любить мороженое!
Уже теперь, когда я давно выросла и стала матерью семейства, эта чудеснейшая гуманистка, обожательница моего отца, поспособствовала изведению моей собаки.
Бородатый Боцман убегал с нашего участка и бегал по поселку самостоятельно. Все его знали и любили.
Попался навстречу прославленный комедиограф Рязанов, создатель добрых комедий. Чисто профилактически, чтобы Боцман не подрался с его собакой, стал отмахиваться палкой.
Боцман тяпнул его.
Поскольку создатель добрых комедий являлся тогда председателем правления нашего дачного кооператива, местным «швондером», он распорядился Боцмана из поселка убрать.
(Вообще, народные любимцы, общепризнанные творцы светлого и доброго, вот как раз те самые, которые «любят людей», часто на деле оказываются крайне эгоистичны и жестоки к окружающим.)
Нас на даче не было. Боцмана и убрали. Тетя Аня знала, как и куда, но мне не сказала.
Неужели солидаризироваться со мной? Я-то кто такая? Смешно… Конечно же, с тем, кто главный, у кого и мошна потолще.
Обожательница моего папы. Шавка лакейская.
И мама моя тоже была на стороне изводителей Боцмана. Подумаешь, маленький внук рыдает, где его любимая собака… Такого человека тяпнули!
Ну, сейчас всякие там тети-моти начнут гнусавить, мол, как же так, да что она себе позволяет, как можно про уважаемых людей, про родную маму в таких выражениях…
Но это честная книжка, ясно?
Чест-на-я.
Не хотите — читайте другую.
Хотя теперь почему-то всех жалко. Даже тетю Аню. Тинэйджер лет семидесяти с ярким рюкзачком на спине.
А «радионяня» Ирина Ивановна скоро получила отставку. Через каких-то общих знакомых выяснилось, просочилось, что перед войной она жила в Ленинграде и у нее был покровитель из партийного начальства. И когда началась блокада, он предоставил ей целый грузовик для вывезения антиквариата, коего у нее было навалом — она все делала какие-то туманные намеки про свое чрезвычайно знатное дворянское происхождение.