Вот, дорогой Леонид Николаевич…
Или выжить удалось, потому что хороших людей, как ни крути, больше, чем плохих?
А какой Вы — хороший или плохой, я так до сих пор и не знаю. Обижаться на Вас задним числом — невозможно. Теперь Вы совсем старый, худой старичок с белой бородой, все время Богу молитесь. Это бывает с коммунистами на склоне лет.
До свидания.
После второго курса полагалось проходить шесть недель телевизионной практики. В троллейбусе маршрута «Б» на Садовом кольце я случайно встретила компанию молодежи и из их разговора поняла, что они с Саратовского телевидения. Разговорились, и после летней сессии я отправилась в Саратов.
Старинный город с деревянной застройкой в центре и лошадьми, развозившими по магазинам хлеб, поразил мое воображение. Всегда жарко. Каждый день — солнечный. Всюду вишни. И помидоры, которые здесь называют в женском роде: «Пойду сорву помидору». Я ходила по городу, перерезанному трамвайными путями, пешком, глазея по сторонам и заглядывая во дворы, где бегали куры и сушилось белье на веревках.
А огромная Волга, ночью светящаяся множеством огоньков — теплоходов и бакенов!
Это было самое начало горбачевской трезвости. Вдоль стен винных магазинов тянулись бесконечные мрачные очереди на солнцепеке. Поодаль стояла милицейская машина или «скорая», оборудованная усилителем, и голосом, как у Левитана, «грузила» очередь:
«Алкогольный цирроз печени — неизлечимое заболевание…»
Телестудия никак не могла устроить мне жилье, и я скиталась по немыслимым копеечным гостиницам, где жили по пять человек в комнате, а в душевую надо было покупать билет у специальной тетеньки.
Из соседок помню девушку Галю, пшеничноволосую красавицу с карими глазами. Она приехала из Орджоникидзе, ее маленький сын лечил ногу в больнице, а Галя промышляла мелким блядством. Меня она на полном серьезе уговаривала вставить золотые передние зубы:
— Две фиксочки под цвет волос, это ж прелесть что такое, улыбочка тут же так и заиграет…
Потом я перебралась в спортивную гостиницу, где мы дружно и весело зажили с девушками-спортсменками, приехавшими поступать в Саратовский пединститут на физкультурное отделение.
Их звали Света, Оля и Юля.
Юля приехала из целинного совхоза «Декабрист», гордилась родителями-первоцелинниками и рассказывала истории про деревенскую жизнь.
— Папаня наш в молодости крут был, нас с мамой и братом так шугал, что в другую избу ночевать ходили. Раз прихожу со школы, а папаня лежит, в лапшу опоролся. Тут мама с телятника домой идет. Переглянулись мы с ней, ни слова друг другу не сказали, она веревку взяла и на шею ему накидывает, а я затянуть стараюсь, покрепче. Папаня стал задыхаться, очнулся и в миг протрезвел: «Юленька, как же ты меня удушить хочешь, я же папа твой…» Я веревку ослабила, он на меня тут же — ах ты такая-растакая… Мама говорит — знай затягивай, пока он лежит, хоть поживем без него, вздохнем, как люди… А я что-то уж не могу… Вроде и вспоминаю, как он нас лупил, а не могу… Связали его с мамой, побили маленько, попинали и спать положили…
Сметана, вишни, помидоры и хлеб были нашей пищей — больше ничего не было, физически. Но жилось весело, мы все время хохотали. Я помогала им по английскому. Они все тогда поступили на свое физкультурное отделение и по сей день работают по специальности. Мы редко, но видимся. Оля живет теперь в Москве, Света в родном Балаково, а Юля двинула на Север, в Тюменскую область, и иногда появляется у меня, всякий раз часов в пять утра, без предупреждения, с поезда, с банкой брусники и другими северными гостинцами.
Руководителем Саратовской областной телекомпании был весьма старорежимный дядя, «большой любитель» московских студентов из модных вузов.
Меня, никогда не видавшую корову вблизи, он определил в сельхозредакцию. Но я никакого подвоха не почувствовала, не поняла и с восторгом колесила на «уазике» типа «козел» с корреспондентом дядей Юрой Мягковым и оператором дядей Витей.
Снимали конкурс доярок и их парадное построение перед началом конкурса. Одна девушка от жары потеряла сознание, а выиграл конкурс мальчик лет двенадцати, потомственный «оператор машинного доения».
В этом колхозе на стенде висела таблица, отражающая национальный состав колхозников — большинство русских, несколько украинцев, человек пять казахов, два немца и еврей.
Следующей нашей экспедицией была поездка в колхоз, выращивающий особенную, экспериментальную пшеницу. Там нас встретил один из секретарей райкома — с ведром шашлыка, мешком свежих огурцов и неограниченным количеством водки. И все. Вот тебе и экспериментальная пшеница. О ней ни слова не было сказано. Дядя Юра и секретарь райкома стали конкретно квасить. Оператор дядя Витя, склонный к гипертонии, пил мало. Ни капли не пили мы с шофером Саней — он за рулем, а я в те далекие годы вообще не интересовалась выпивкой.
— Саня, когда же, блин, у них водка кончится? — досадовала я.
— Никогда, — ответил бывалый Саня. — Потому что если корреспондент областного телевидения захочет еще водки, а у секретаря райкома не окажется, на этого секретаря все пальцем показывать будут, детей его застыдят. «Вон, это дети того, который корреспонденту путем проставиться не смог…»
И они пили дальше и пели:
«Издалека долго течет река Волга, течет река Волга, а мне уж сорок лет…»
Саня дремал, я что-то сочиняла в школьную клетчатую тетрадку или собирала цветы. Земля в Саратовской области действительно черная, даже в синеву, и растут на ней необыкновенные, разнообразные цветы, которых в средней России не встретишь.
Стемнело. «Никакие» секретарь райкома и дядя Юра загрузились в райкомовскую «Волгу». Мы с Саней и дядей Витей не спеша ехали за ними на «козле». По грунтовке, или как говорят в Саратове, по «грейдеру», между полями экспериментальной пшеницы.
Встречный автомобиль, не желая слепить нас, выключил весь свет. Саня, из шоферских «примочек», тоже выключил свет. Через несколько секунд — удар, Саня теряет сознание, я разбиваю головой лобовое стекло «козла».
Вот голова — на века сделана! На таком толстенном стекле целая вмятина и клочок рыжих волос, а мне хоть бы хны. Только глаза на следующий день болели.
Ударились мы о райкомовскую «Волгу», которая остановилась, тоже без огней, у края пшеничного поля. Водитель мирно писал.
От удара «Волга» улетела в знаменитую пшеницу. Когда Саня очухался и включил дальний свет, мы увидели две трогательных лысины, в заднем окне «Волги», на подушках. Эти пьянчуги, корреспондент и секретарь райкома, даже не проснулись от удара.
Восемьдесят пятый год, антиалкогольная кампания, нельзя являться из командировки на разбитой машине.
Чинить, рихтовать «козла» отогнали в Балашов, а мы зависли в охотничьем домике.
Книг там не было вообще. Убирать приходила худенькая старушка с лицом спившейся красавицы, тетя Поля. На руке у нее была татуировка «ПАЛИНА».