— Нет, — пищу я.
— Правильно! Ты скажешь врагам, что они побежали совсем в другую сторону, туда, где непроходимые болота, чтобы враги в них потонули. Это и есть ложь во спасение.
Мне очень стыдно, что я не умею врать, что у меня никак не получается научиться, я чувствую себя ужасно, ужасно виноватой и не решаюсь спросить у мамы:
— А почему партизаны именно побежали? Разве они могут бегать? Партизанам положено передвигаться ползком, по-пластунски, так в кино показывают…
Некоторые взрослые, конечно, скажут: да не может такого быть, чтобы мама учила врать!
Может.
Может! И в моей жизни полно такого, чего быть никак не может, а оно было и есть.
Другие некоторые взрослые скажут — как это нехорошо, писать про маму, что она так непедагогично себя вела, учила врать, ай-яй-яй…
Но ведь так и не научила. Именно поэтому мои истории — честные. Это честные истории, понятно? Не нравится — читайте другие, мне-то что!
До свидания. До новых встреч.
Когда я была маленькая, в школе я была членом КИДа.
Это сейчас люди из разных стран спокойно дружат, переписываются и ездят друг к другу в гости.
Раньше с этим было сложно. То есть все тоже друг с другом дружили, но как-то на расстоянии.
Зато в каждой школе непременно был Клуб интернациональной дружбы. Сокращённо — КИД.
И вот однажды президент этого самого КИДа Дима Халангот говорит:
— После шестого урока заседание, надо обсудить важные вопросы и задачи.
Лукьянову неохота оставаться после уроков, и он говорит:
— Я и так со всеми интернационально дружу. У нас в коммуналке Саитовы — татары, Цогоевы — осетины, и дядя Жора ещё, который в будке обувь чистит, он этот, как его, забыл… Древняя нация.
(Лукьянов жил в маленьком старом доме рядом с Центральным рынком. Теперь вместо этого дома — метро «Цветной бульвар».)
— Не умничай, — строго сказала Саломатина из десятого «А». — Саитовы, Цогоевы и дядя Жора — наш советский народ. Ничего с ними не случится, у них и так всё хорошо. А вот везде, во всём мире негров угнетают расисты и капиталисты. И мы как члены Клуба интернациональной дружбы должны им помогать.
Наша школа находилась на Самотёке во дворах. Она и сейчас там стоит.
А рядом с нашей школой, ближе к Садовому, был дом, где жили работники иностранных посольств и фирм. И негры в том числе. И вот негры действительно были какие-то очень грустные, в меховых шапках. Даже не в настоящих меховых, а в каких-то таких, из того же материала, из какого мягкие игрушки делают. Когда из-под такой ушанки, из меха мягких игрушек, негритянская физиономия виднеется — ну очень грустно выглядит.
Мы даже это обсуждали как-то с одноклассниками:
— Холодно в Москве, темнеет зимой рано, с бананами то и дело перебои.
— Зато никакой капиталист не достанет, а у нас в Советском Союзе неграм ото всех почёт и уважение.
— Всё равно. Вернутся на свои родины и опять будут угнетаемые. Вот они и грустят.
После шестого урока мы собрались на заседание КИДа и стали думать, как помочь бедным несчастным неграм. Лукьянов говорит:
— Давайте пригласим к себе немного угнетаемых негров из настоящей Африки. Поживут, отдохнут. Мы их в Кремль сводим. А они потом нас в Африку пригласят. Здорово же!
— Это сложно, — решила Саломатина.
— Тогда давайте им что-нибудь пошлём. Матрёшку, малиновое варенье. Затеем переписку, подружимся.
(Это я сказала, потому что приглашать к себе угнетаемых негров мне не очень хотелось, да и мама не разрешит, а письмо и посылка с гостинцами — как раз то, что нужно. Вроде мы о вас помним, всё хорошо, рот-фронт, дружба-френдшип).
Халангот говорит:
— Это долго. Ещё потеряется посылка, да и варенье в дороге прольётся. Давайте лучше устроим торжественную линейку и прочитаем стихи про мир и дружбу.
— Да, точно, — обрадовалась Саломатина. — Линейку солидарности! В общем, от каждого класса надо выбрать по одному человеку со стихотворением, и всё, в пятницу читаем. Не забудьте надеть парадную пионерскую форму.
— Глупость какая! — сказала моя мама, когда я стала собираться на линейку дружбы и солидарности. — Ничего себе дружба — людям плохо, у них болезни, голод, война, а их так называемые друзья собираются и читают стихи. Вот представь себе: ты заболела, у тебя температура, болит горло, а мы с Дениской, вместо того чтобы пойти в аптеку или вызвать врача, встанем рядом и начнём стихи декламировать с выражением…
Честно говоря, я тоже никак не могла понять, почему от чтения стихов в актовом зале неграм в далёкой Африке должно стать лучше. Но всё-таки в пятницу утром вся школа, с первых классов по десятые, надела парадную пионерскую форму и выстроилась в актовом зале читать стихи.
— За мир без войн идёт движенье, и заменить повсюду нужно оружие уничтоженья — уничтожением оружья!
Или вот это, моё любимое, про то, какие американцы плохие, а мы — хорошие:
— Они готовят новую войну, и бомбой атомной грозят они народам, а мы растём спокойно в вышину, под нашим тихим, мирным небосводом. Они пускают доллар в оборот, чтоб в руки дать оружие убийцам, а мы свой рубль даём, наоборот, чтобы построить школы и больницы!
Я никогда не понимала, почему, чтобы построить школы и больницы, надо как-то «наоборот» давать рубль. Что такое «рубль даём наоборот»? Рубль, что ли, наоборот? Это как? Другую какую-то деньгу, не рубль, а наоборот? Или всё-таки рубль, но как-то вверх тормашками? А где у рубля тормашки, вообще-то? Или — даём наоборот? В смысле, отнимаем? Непонятно…
Но до сих пор, когда я вспоминаю эти строчки, мне хочется смеяться и плакать одновременно. Хорошие, значит, стихи, душевные очень.
Прочитали мы стихи, нам похлопали, и мы пошли из школы домой.
И вот вы не поверите!
Идём мы такие по Большому Каретному, а навстречу — целая ватага негритосов в ушанках из меха мягких игрушек, и они, все до одного, совершенно не унылые — весёлые такие, играют в снежки и смеются своими белыми-белыми зубами.
Подействовали, значит, стихи-то!
Когда я училась в школе, после восьмого класса надо было сдавать экзамены. А кому охота сдавать экзамены? Никому! И поэтому, как только наступила весна и зацвела черёмуха, все в нашем классе тут же стали ломать руки, ноги, выворачивать шеи, разбивать головы, два мальчика сморчками отравились, а одна девочка даже двоих детей родила, только чтобы экзамены не сдавать.
Правда, она была второгодница.