Вот честно, как на духу, признаюсь. Сказала собаке: «Иди куси толстого». Не столько для собаки, сколько для подруги и для себя. Это был жест мести, громкого хлопка дверью — за испорченный отдых. Собака такую команду не знает, поэтому я не очень рисковала.
Короче, толстого разрешила облаять. Издалека. Когда мы уже покидали берег. Акция устрашения. Ушли мы красиво, гордо. Только настроение было испорчено вот этим ожиданием разборок, никому не нужных «контактов» любого рода, наглостью. Обратную дорогу собака вела себя как ни в чем не бывало. А мы с подружкой уже не смогли вернуться в состояние блаженной созерцательной расслабленности.
А как повела бы в такой ситуации ваша собака? И как в идеале должна вести себя собака, когда явной угрозы нет, но ситуация двусмысленная и очень напряженная? Может ли принимать решение самостоятельно?
Большинство форумчан имеют по две, три, пять, девять собак. Рекорд тут у нас 16, по-моему? И возникает у меня мысль: «Я-то хочу еще?» А вот не хочу. Мне так хорошо с моей одной-единственной собакой. Самодостаточно. Один хозяин — одна собака, я у нее, она у меня.
Когда я долго не могла продать щенка, у меня пять месяцев было две собаки. И поняла, что не мое. Хотя весело, конечно, не спорю. И когда тебе двое радуются — тоже неплохо. И на прогулках интереснее. И собакам вдвоем не так скучно. Вот это, пожалуй, для меня аргумент весомый: завела бы вторую собаку — для ПЕРВОЙ… Чтобы ей было веселее. Но как-то несерьезно это, инфантильно, неправильно. И вот думаю: почему я не хочу ни вторую, ни третью, ни десятую собаку? Ни другой породы, ни маленькую, ни большую, ни щенка, ни потеряшку. Мне вообще кажется, что большинство собак сильно проигрывают моей — по всем статьям. Нет у меня истерики: хочу еще! Может, я моральный урод? Или не собачник? Может, эгоистка? Или здравый смысл имеющая?
Сейчас мы с собакой представляем некоего Кентавра — единое целое. И мне не хочется, чтобы было Я плюс собаки.
Я люблю свою конкретную собаку.., вот и все…
Собака должна к тебе сама прийти, тогда и проживет долго, и все будут счастливы…
Дело в том, что у нас во дворе бегает давно уже, с полмесяца, рыжий кобель овчарки или лайки. Скорее всего, метис, но славный, явно потеряшка — в ошейнике и даже в строгаче, с обрывками каких-то веревок.
Мне кажется, его никто не ищет, потому что он бегает по одним и тем же маршрутам, и если бы хозяин хотел — найти собаку труда не составило бы. Вот именно что — «бы». Никто, видимо, не ищет.
А пес славный, ласковый и… потерянный. Сначала дичился, а теперь уже ослабел — подпускает меня, я его глажу, а он глаза закрывает. Устал он.., измучился.., кормлю его иногда…
Я не знаю.., сама измучилась.., болит у меня за него душа.., сердце плачет… Вот именно этот пес, конкретный рыжий пес тревожит мою совесть. Я потом места себе не нахожу. Варвара ревнует. По условиям — не могу я его взять. Не могу. Съемная квартира, живу одна, да и все остальное до кучи…
Но каждый день я его вижу… Он смотрит на меня.., только меня подпускает… Что-то в нем такое… Я боюсь за него, и когда вижу, испытываю облегчение и острый укол в сердце. Облегчение — жив! И такую лавину сочувствия к нему, что меня аж сметает… Сижу рядом с ним, глаза на мокром месте. Приют? Рука не поднимается, хотя я думала об этом. А вдруг он все-таки чей-то? Взять? Но я в явном аффекте…
Он напоминает мне рыжего пса, за которым я с умилением наблюдала несколько лет с балкона — когда у меня еще не было собаки. Та рыжая собака воплощала для меня идеал отношений Человека и Собаки. Хозяин пожилой был… Может, это тот же самый пес…
Вон он спит… рыжая морда… на коврике… Мы его взяли.
Часть первая
Пятнадцать минут второго. Уснувший микрорайон, забывшийся в своем куцем сне под тонкой колючей суконкой ноябрьского неба. Темные дворы, дыры проулков… Мы сидим на земле — все трое и думаем о жизни. Я курю, Варвара пытается дремать, Рыжий ждет приговора. Какая рука связала нитки наших судеб в один клубок?
Все началось, с того, что несколько недель назад в нашем дворе появился большой рыжий пес, по всей видимости, потерявшийся. При ближайшем рассмотрении он оказался кобелем, сильно смахивающим на лайку — такие же стоячие уши, пушистый хвост кольцом, густой подшерсток. На собаке болтался кожаный потрепанный ошейник, проржавевший строгач с обрывками полуистлевших веревок. Пес явно когда-то был домашним: не дичился людей, хотя вел себя с достоинством.
Шли дни, октябрь сменился ноябрем, а пес так и бегал по дворам, искал, ждал. Потом уже не бегал, а понуро ходил, нюхая голую мусорную землю, по которой ветер, ища развлечений, перекатывал бумажки, мешки, обрывки чьей-то сытой вкусно пахнущей жизни. Ярко-рыжая шуба пса поблекла, к ободранному боку прицепились репьи, глаза подернулись дымкой тоски.
Он еще ждал, но никто не приходил. Он укладывался спать всегда на одном месте — между домами, свернувшись калачиком, уткнув растрескавшийся нос в теплое брюхо. Он учился быть незаметным и учился никого не ждать. Он смотрел на меня как-то особо. Он просто смотрел, ни о чем не спрашивая. Поднимал на меня глаза — так смотрят потерявшие надежду люди. Теперь знаю, какого цвета боль. Карего. С золотым отливом.
Я уходила от этого взгляда, как могла. Шла другими тропинками, меняя маршруты, старалась не думать о нем, развлекая себя искристыми воспоминаниями… Даже про себя никак не называла эту собаку… Названное Имя — ключ к сердцу. То, что имеет имя — уже не может быть не твоим.
По ночам пес выл. Я лежала в теплой постели, на своем далеком пятом этаже в безликой, одной их сотни, многоэтажек, и знала — этот вой по мою душу. По мою сытую, привыкшую к комфорту, душу, изъеденную мелочными страстишками, страхом и туповатой беготней за главным призом — деньгами… Души осталось мало — это и есть малодушие. И она разболелась, душа. Душонка. Разболелась, расплакалась. Так ноет больной зуб, так саднит порезанный палец… Но эта боль была сильнее. Я не могла ее убаюкать, заглушить, задвинуть. Я могла только одно — что-то сделать.
Пожалуй, это не была Моя собака. Моя — чтобы сразу, всем сердцем и на веки вечные. Порода, темперамент, пол — все не мое. С Варварой нам было вполне уютно, без зияющих пустот, куда могла бы поместиться еще одна собака.
Карие глаза. Вот, что полоснуло по сердцу, оставляя глубокий кровавый след. Глаза, в которых умерло даже отчаяние. Глаза, все понявшие. И простившие — меня. За то, чего я не сделала. Глаза, равнодушные даже к смерти.
Вчера у меня был очень трудный день. На работе сдавали отчеты и планировали будущее, а мой путь домой растянулся на полтора часа пешим ходом — под унылый рассказ подруги о том, как ее все достало. Я вымоталась, устала и была на эмоциональном пределе. Мечтала только об одном — отгулять с собакой, лечь, вытянув ноги, и прикрыть покрасневшие, как у кролика, глаза. Прикрыть их теплыми, влажными веками и разрешить себе не думать — ни о потерянном рыжем псе на стылой земле, ни о своей газете, которая мечтает о сверхприбылях, ни о таможнях в московском аэропорту и измучившейся подруге Татьяне. Мне не хотелось думать даже о своей собаке, ждущей меня в сумеречной квартире. На сегодня пыток мне было уже достаточно. Более чем. Я шла домой и предвкушала большую чашку горячего чая.